Суды над колдовством. Иллюстрированная история

Бессонов Николай Владиславович

Дальнейшая судьба колдуньи теряется во мраке забвения (Helbing, 1909 стр. 253).

Подследственные, умеющие терпеть боль, были сущим кошмаром для борцов с колдовством. Уже во времена ранних процессов инквизиторы нашли правдоподобное объяснение стойкости «Молот ведьм» поучал: многие колдуньи признавали бы правду, если бы, боясь смерти, не упорствовали. Отсюда практический вывод. Если для успеха нужно пообещать помилование, нечего стесняться вероломства. Это для ведьмы ложь перед судом — тяжкий грех, а инквизитору дозволено все. С поразительным цинизмом авторы «Молота ведьм» рассуждают о том, как свести на нет моральные затруднения.

Первый способ: обещать колдунье жизнь, подержать её для очистки

совести в тюрьме и после всё-таки сжечь.

Для второго способа нужны два инквизитора. Один подаёт надежды на спасение, а другой выносит смертный приговор (ведь формально он никакого слова не давал и за коллегу — не ответчик) (Инститорис, и др., 1932 стр. 264).

Некоторых женщин ждал издевательский каламбур.

«Если ты повинишься, то тебе построят деревянную избушку, и ты будешь там жить до конца своих дней».

Надо ли пояснять, что под избушкой подразумевался особый сруб для сожжения, а конец дней наступал, когда палач подносил факел к его углам?

Ещё одна уловка прекрасно успокаивала совесть инквизиторов. Обещая колдунье жизнь, судья должен иметь в виду не земную жизнь, а загробную. Если женщина клюнет на эту наживку, никто не виноват, что она по недомыслию превратно истолковала смысл фразы (Konig, 1928 стр. 111).

Короче говоря, тем или иным методом узницу склоняли к тайной сделке — признаться в обмен на помилование. Достоверно известно, что поначалу обманывать было легко.

Когда сожжения за колдовство были ещё в новинку, лица, не знающие за собой вины, не ждали подвоха. Они позволяли зачитать свои показания вслух и при всём честном народе подтверждали своё участие в сатанинских оргиях. Какой же удар ждал этих несчастных, когда вместо освобождения из-под стражи их волокли к столбам! В 1460 году аррасские колдуны и ведьмы, будучи возведены на костёр, поняли, что все уступки были напрасны, и подняли пронзительный крик. Последние минуты жизни осуждённые потратили на то, чтобы поведать толпе правду их жестоко пытали и обещали пощадить, если они признаются. Пламя между тем разгоралось всё сильнее, и вскоре жертвы расчётливого обмана испустили дух в диких мучениях (Орлов, 1991 стр. 284, 285).

Не буду делать очерняющих обобщений. Даже среди судей по делам о колдовстве изредка встречались порядочные люди, готовые держать своё слово. В 1487 году в

Цюрихе одна ведьма созналась под обещание, что её не казнят. Поэтому её замуровали заживо в нише и раз в день подавали ей еду сквозь узкое отверстие. Приговор гласил: после смерти тело будет извлечено и сожжено на костре (Lea, 1939 стр. 256).

Когда «тёмное Средневековье» сменилось Ренессансом, а там и Новым временем, психологическое давление обрело иные формы. Теперь следователи сулили колдуньям не жизнь, а лёгкую смерть. Зная, как страшит любого человека сожжение заживо, они расписывали жертве, насколько предпочтительней меч или удавка. Десятки тысяч ведьм польстились на подобные посулы и сотрудничали с судом. А что им оставалось делать?

Надежд на освобождение из-под стражи всё равно не было. Накал ненависти к колдовству был так силён, что кое-где даже явка с повинной не спасла бы преступницу от смертного приговора! Лейпцигский законник Бенедикт Карпцов теоретизировал, как надо поступить с женщиной, которая добровольно придёт и поведает о своих грехах. Такую ведьму

Карпцов рекомендует обезглавить, а не сжигать заживо (1958 стр. 847)..

Демонологическая литература давала множество советов. Начинающий следователь, взяв в руки книгу, мог почерпнуть сведения о моральных и физических методах допроса.

Но допустим, плотина молчания прорвана. Как должен поступить дознаватель? Книги разных веков, начиная с «Молота» и кончая руководством Брандта, предписывают: если ведьма начала признаваться, пусть

выговорится до конца, не надо ее прерывать.

Остановившись, она может передумать, и тогда показания не будут полными. Нельзя также на допросе обвинять ее во лжи (1958 стр. 871).

Последние слова симптоматичны. Какой бы бред колдунья ни несла, судьи, как правило, не собирались с нею спорить. Невозможное признавалось возможным. Таннер упоминает случай в одном из городов на Рейне. Там зачитывали признания приговоренных ведьм, и в списке были перечислены убитые ими лица. Эти же люди, живые и невредимые, присутствовали на казни (1958 стр. 651). Похожий случай имел место в Фульде. Некая женщина призналась, что извела колдовством своих детей, а заодно и чужого ребёнка. Между тем оказалось, что все трое живы (Канторович, 1899 стр. 72).

«На вечные времена». Литография XIX в.

Кристиан Томазий иронизировал в своей книге: «Какой судья будет настолько глуп, чтобы поверить тысяче женщин, если они признаются, что были на небесах, отплясывали со святым Петром и спали с его сторожевыми псами — а ведь признания ведьм ещё более абсурдны (Lea, 1939 стр. 1400, 1401)».

Ирония просветителя разила мимо цели. Судейское сословие, материально заинтересованное в казнях, готово было принимать на веру любую чушь. Кстати, читая сейчас подробнейшие описания преступлений, не стоит доверчиво думать, будто колдуньи всегда детально расписывали то и это.

От некоторых процессом сохранились листы документации, в которых упрощение было доведено до предела. К примеру, протокол из Помераньи от 1679 года — всего лишь столбик из 66 номеров. Справа от этих цифр почти везде значится слово «affirmat», то есть «она подтверждаем» (Robbins, 1959 стр. 502). Понятно, что для такого немудреного протокола вовсе не требовалось бурных речей. Измученной женщине достаточно было вымолвить «да» или просто кивнуть головой. Потом в спокойной обстановке переписчик превращал утвердительные ответы в многословное покаяние. Шестидесятый параграф Каролинского кодекса гласил, что следует зачитать народу признание перед казнью (1958 стр. 107). Таким путём дети обучались колдовству, а взрослые утверждались в том, что им успели внушить ранее. Несколько уроков — и любая произвольно схваченная жертва уже знала, каких ответов от неё ждут.

За мешаниной безумных подробностей не следует забывать о главном. Конкретика преступлений интересовала судей вовсе не так сильно, как они стремились это показать.

Бенедикт Карпцов проговорился в своём трактате: «Для того чтобы вынести смертный приговор, не важно, велик или мал ущерб от колдовства». Саксонский законник также советовал не обращать внимания, кто пострадал от порчи, люди или скот (Lea, 1939 стр. 847).

Но если степень вины — дело второстепенное, если посылать на смерть было так просто, что же в признаниях казалось судьям действительно важным? Такой пункт был!

Поводом для особо ожесточённых пыток являлся пресловутый вопрос о сообщницах. Тут трибунал не устраивало рутинное «да». Имена! Побольше имён! Новые подследственные — это новые деньги. Заразу колдовства надобно изводить подчистую… Коль скоро вопрос о сообщницах возникал перед женщиной, она уже не могла отговориться тем, будто на шабаше все были в масках, или назвать двух-трёх подруг.

Николай Бессонов. Суд. Рисунок. 2001 г.