Сулейман. Я выбрал тебя
Шрифт:
А если брать во внимание его желание открыть спортшколу для детей, не «на авось» и «как пойдет», а с тщательным всесторонним изучением вопроса и взвешенным подходом, так и совершающий поступки, значимые для всего района.
– Ладно, не буду вам мешать, – переводит Султанов взгляд с меня на маму и обратно. – Семен, как вижу, уже бодр и доволен, значит, самое плохое уже позади. Хорошего вечера.
Открываю рот, чтобы… что?
Попрощаться? Предложить задержаться?
Не успеваю определиться, как мама
– Э-э, нет, так не годится, – упирает она руки в бока. – Во-первых, время ужина, а значит, будем все дружно пробовать мои пельмени, а во-вторых, мне очень интересно узнать, что же такое было с Семеном, который только-только переехал к Маше. Поэтому, ребятки, – генеральским тоном, не подразумевающим отказа, продолжает мадам Прохорова раздавать приказы, – весело раздеваемся и идем мыть руки. А я пока на стол накрывать буду.
?Открываю рот, хмыкаю и закрываю.
– Маму надо слушаться, – выдаю в итоге, глядя на непробиваемое лицо Султанова, которое, оказывается иногда «пробивается».
Хочется засмеяться в голос, ведь происходящее действительно уморительно: моя мама, пухленькая и невысокая, ниже меня сантиметров на десять, пигалица шустро командует, а огромный широкоплечий Сулейман ее слушает и подчиняется. Без разговоров раздевается, снимает ботинки и идет мыть руки.
Прикусываю губу и всячески стараюсь подавить глупую улыбку. Уж не знаю, к чему приведут наши сегодняшние посиделки, но этот день точно удался. Я убедилась, что даже у Султанова бывают моменты, когда непроницаемость сбоит и ломается.
– Кажется, бог услышал мои молитвы и нашел-таки настоящего мужика, – шепчет маман себе под нос, как только за гостем закрывается дверь в ванную комнату.
– Ты это о чем? – интересуюсь.
Скрещиваю руки на груди, приподнимаю одну бровь и всем видом выказываю подозрительное недоумение.
– О своем, о женском, – отмахивается моя командирша и тут же приказывает, – так, чего встала? Живо иди переодевайся, мой руки и принимай хозяйство.
– Э-э, – зависаю от наглости некоторых родительниц, – ты же вроде как обещала все сама сделать…
– Это я не тебе обещала… И вообще, Мария Дмитриевна, чья это в конце концов квартира?
– Моя, – выдыхаю, закатывая глаза.
Знаю же уже, что дальше последует.
– А раз твоя, то и хозяйничай, деточка, – показательно грозит пальцем Галина Анатольевна и расплывается в хитрющей улыбке.
***
– Я хочу, чтобы ты пришла на мой бой завтра.
Произносит негромко Сулейман, обдавая затылок горячим воздухом, отчего пряди волос слегка шевелятся.
Оборачиваюсь от раковины, чтобы передать ему очередную чистую тарелку, да так и замираю.
Кто бы еще пару недель назад сказал, что мы с Султановым у меня дома будем на пару мыть посуду и вытирать ее полотенцем, как в советских фильмах
А вот сейчас совсем не тянет.
Мысли в голове носятся разбуженными пчелами, создавая хаос, и одномоментно замирают, когда Сулейман придвигается ближе. Незначительная прослойка воздуха между нами не спасает от жара его тела. Дыхание мужчины заметно учащается, пока его черный взгляд блуждает по моему лицу и, словно лазер, выжигает узоры на щеках, шее и особенно губах.
– Я не уверена… – безвольно выдыхаю, когда его глаза слегка прищуриваются, гипнотизируя и пожирая всю меня без остатка.
Кожа пылает и становится неимоверно чувствительной, сердце стучит набатом.
– Пожалуйста, – слышится в ответ.
Я едва успеваю подавить тихий стон, когда горячее мускулистое тело прижимается ко мне: рельефная грудь упирается в мою, мускулистый живот впаивается в бедра, и даже через ткань, разделяющую нас, я предельно четко ощущаю выдающуюся эрекцию.
– Я хочу, чтобы ты была там, – хрипло говорит Султанов, не сводя с меня расширенных зрачков.
Он подается вперед, заставляя закрыть глаза, в то время как жалкие остатки разума в панике орут о том, что сейчас… он… меня… поцелует.
Вытягиваюсь в струнку, сильнее вжимаюсь попой в мойку, замираю пугливым зайцем. Однако, вместо поцелуя я слышу едва различимый звук втягиваемого рядом с виском воздуха.
– Я не люблю бои, – чудом выдавливаю из себя.
Распахиваю веки и краем глаза цепляю сжатые до побелевших костяшек кулаки, упирающиеся в края столешницы. Ну да, не только я сейчас на пределе.
– Я буду хорошо драться, не на публику, – следует незамедлительное, – только для тебя.
Напряжение зашкаливает: горячее тело, от которого веет животной силой; цитрусово-древесный запах, током проходящий по нервам; упирающаяся в бедра твердость, посылающая в мозг сумасшедшие образы.
Все это становится причиной, почему я говорю то, что говорю:
– Я приду.
– Спасибо, – горячее дыхание обжигает висок, а следующий за этим поцелуй словно ставит клеймо на мое обещание, запрещая его менять.
– Так-с, ребята, – раздается звонкий голос мамы из гостиной, куда она уходила, чтобы поговорить по телефону, когда ей позвонили по какому-то срочному вопросу с работы. – У меня очередной форс-мажор, так что надо срочно ехать в магазин.
– А как же чай? – выпаливаю первое попавшееся, что приходит в голову, слегка сипящим голосом, когда она заходит в кухню.
Меня не покидает уверенность, что мама мгновенно догадывается: за время ее отсутствия тут кое-что произошло. Уж слишком ярко и хитро сверкают ее глаза. Я же бледнею и краснею одновременно, если такое вообще возможно.