Сумерки божков
Шрифт:
— Что надо? Зачем приехал? Говори скорее: у меня времени немного…
Рука, протянутая было Аристоновым, осталась висеть в воздухе, непожатая. Он с шутовским удивлением посмотрел на нее, посмотрел на Наседкину, которая бросала ему свои отрывистые вопросы, закинув руки за спину, точно боялась, не ударить бы его, и стоя так, что между ним и ею оставался большой, тяжелый, круглый стол… Посмотрел и спрятал руки в карманы.
— Зачем приехал?
— Ты, Лиза, — сказал он, не отвечая, самым мирным и ласковым голосом, — ужас как раздобрела и похорошела со своим театром.
— Это тебя не касается. Зачем приехал?
Аристонов
— Зачем да зачем? Очень просто, зачем… Соскучился.
Он шагнул вперед, оперся обеими руками на стол, их разделяющий, и договорил уже без всякой улыбки:
— Жить с тобою приехал.
— Да! Вот этого только недоставало!
Наседкина хотела искусственно расхохотаться, но всю грудь ее коробило внутри, как бересту на огне, и звуки вылетали из горла дикие, хриплые, прерывистые, как собачий лай.
— Ты эти комедии для сцены своей оставь, — спокойно заметил Аристонов, — когда представлять будешь… Всерьез оно не выходит… на икоту больше похоже, ежели с хорошего перепоя… да!.. А жить со мною я тебя заставлю! да! Это ты можешь быть спокойна! Мне, брат, черт с тобою, что о тебе в газетах пишут и генерал-губернатор у тебя ручку целует… Желаю! Такая моя фантазия, чтобы ты вернулась ко мне и жила со мною! И заставлю. Потому что я в своем праве. Будешь жить. Да!
— Бесстыдный ты и безумный, Сережка! О правах заговорил! Какие у тебя на меня права? Жена я тебе, что ли?
— Это в состав не входит. Что мне жена? Слово! Подумаешь: первый год ты меня знаешь! Должна понимать, каков я есмь человек. Которую женщину я желаю, та, стало быть, и есть мне жена. И которая женщина, стало быть, мне принадлежала, на тае я так смотрю, что, стало быть, есть она моя, и могу я завсегда ее для себя потребовать, а не то…
Он сделал правою рукою жест настолько выразительный, что Наседкина скривилась лицом и дрогнула телом, точно уклонилась от удара.
— Знаю, знаю, не хвались… — ненавистно твердила она, кивая подбородком. — Знаю, что без финского ножа не ходишь… Думала: с годами остепенился и в разум вошел… Нет! видно, горбатого могила исправит… Каков ушел, таков и пришел… насильник!
— Уж и насильник! — победоносно усмехнулся Аристонов. — Не греши напраслиной, Елизавета Вадимовна! Дело прошлое, и не в упрек между своими людьми: не на аркане тебя тянул я, — сама по ночам из окошка прыгала да в контору ко мне бегала…
— Напомнил! Что я могла понимать? Мне полных пятнадцати лет не было!
— Ну а я понимал: мое, значит, счастье. Кошке игрушки, мышке слезки.
— Хвастай, хвастай!
— Я не хвастаю, а — сама выдумала считаться… после эких лет! Ну и получай! Справедливость требует. Я, которые вины мои, завсегда по всем в ответе. А против справедливости — не желаю. И против справедливости — ты не ври! не моги!
Теперь они оба стояли, опершись ладонями на разделяющий стол, и, нагнув на него тяжелые туловища, смотрели друг на друга дерзкими, вызывающими глазами. Наседкина первая не выдержала взгляда, отвернулась и отошла прочь к окну, опустив голову на грудь и вздрагивая плечами.
— Пять лет я тебя не видала, — послышался ее голос, угрюмый, но более мягкий, чем раньше. — Думала: конец… слава Тебе, Господи! Отвалилась пиявка… избавил Бог от муки!.. Нет, дурная трава не вянет: объявилось сокровище!.. Эх, Сергей!
— Тридцать первый год знаю, что Сергей. Я, душенька, и сам было давно
— Пять лет не нужна была, а тут — так вот сразу понадобилась?
— Лизавета! К чему твои слова? Или ты моего характера не знаешь?
Она вглядывалась в него с сторожким, но уже не слишком враждебным любопытством.
— Мало переменился, — вздохнула она. — Красивый ты, Сережка! Красивый, как был… Щеки пораздуло, в глазах жилки кровяные показались, да и вообще морда красновата стала: должно быть, пива много пьешь… а красивый! Черти тебя на пагубу женскую берегут…
— Тебе же лучше! — весело возразил Аристонов.
Наседкина хотела сесть на кушетку, но вдруг взглянула на своего странного гостя, покраснела, прикусила нижнюю губу и осталась стоять.
Аристонов заметил ее движение и усмехнулся про себя. Оба молчали.
— Слушай, Сергей, — заговорила Наседкина, — ты тупости эти свои оставь. Я так понимаю, что ты до сих пор все сгоряча говорил, потому что рассердился на меня, что я тебя неласково встречаю. На тем извини: уж очень ты меня испугал. Ты сам посуди: какое мое теперь положение? Не к лицу ты мне, не по нынешним делам моим. Ты меня компрометируешь. Я тебе истину говорю, что я тебя почитала, как бы в мертвых. А ты — вдруг привидением из земли… На что похоже? Кстати ли?.. Ты пойми и не сердись…
— Я очень тебя понимаю и совсем не сержусь.
— А если понимаешь, то оставь глупости и говори дело.
— Я тебе сказал.
Она ударила по спинке кушетки рукою и вскрикнула грозно:
— Что надо?
— Тебя надо.
Он поставил ногу на стул, закурил папироску и, вскользь прищурившись на растерянное лицо Наседкиной, послал ей воздушный поцелуй.
— Влюблен!
— Врешь ты! врешь! — нервно и с скорбною какою-то злостью вскрикнула Елизавета Вадимовна — Врешь ты, подлец! Узнал, что в люди я вышла, денег много получаю… вот — оно, зачем я тебе понадобилась! вот она — твоя любовь!
Сергей гордо выпрямился и великолепно протянул вперед могучую, красную руку.
— Деньги твои мне — тьфу! — сказал он, опуская папиросу в пепельницу. — Лизавета! Или ты меня не знаешь? Я ради денег в жизни шага лишнего не сделал, — обязательно ты должна меня так понимать, Лизавета. Кабы я льстился на деньги, давно бы на миллионщице был женат. Укор твой мне, будто бы я питаю жадность на твои деньги, — абсолютно напрасный. Вот ежели бы ты мне место могла приискать, чтобы мне оставаться недалеко от тебя, притом необременительное в занятиях и без эксплуатации моей личности произволом капиталиста-проприетера, — это я буду благодарен и приму с радостью. [263] А деньги твои — для меня не приманка. На что? Мои желания в жизни ограниченные, и я чувствую себя достаточно хорошо и судьбы своей менять не желаю. На бутылку пива и добрую компанию я завсегда добыть могу. А ежели не добуду — приду к тебе и спрошу, но — взаймы! Такой подлости, чтобы эксплуатировать женский труд и жить в содержанцах у своей любовницы, на это — нет, ошибетесь в расчетах! — Сергей Аристонов в благородстве своих чувств не способен… Я, может быть, вагабунд и праздный человек, но я не хулиган и питаю возвышенные мысли… К тебе пылает моя фантазия любви, а денежная инсинуация есть мне с твоей стороны одна напрасная обида!