Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.
Шрифт:
Амхерст создал военное правительство Канады в сентябре 1760 года, сразу после капитуляции Водрёйя. Эта импровизированная система управления, разделившая территорию Новой Франции на три округа — Квебек, Труа-Ривьер и Монреаль, — просуществовала до введения гражданского правительства в августе 1764 года. До этого момента, несмотря на то, что губернаторы трех округов — бригадный генерал Джеймс Мюррей, полковник Ральф Бартон и бригадный генерал Томас Гейдж, соответственно, — правили со сравнительной мягкостью, правительство Канады покоилось, по сути, на принудительных основах. В начале 1761 года в трех округах было расквартировано семнадцать батальонов, а еще четыре батальона контролировали коммуникационные коридоры, связывавшие Канаду с британскими колониями и внутренними районами страны. Более мелкие подразделения, от одной до восьми рот, составляли гарнизоны отдаленных постов на западе, от форта Питт в долине Огайо до Детройта в верховьях озера Эри и форта Мичилимакинак в месте слияния озер Мичиган и Гурон. В конце концов, отсутствие мятежа среди французов позволило сократить гарнизоны в канадском сердце, но в долине Святого Лаврентия
В начале 1761 года под командованием Амхерста находилось около шестнадцати тысяч регулярных войск, чего едва хватало для выполнения стоявших перед ним задач по управлению и контролю, тем более что, как он хорошо знал, дезертирство, смерть и увольнения неумолимо сокращали это число. В лучшие времена батальоны Амхерста были недоукомплектованы примерно на 30 %; теперь же, из-за хронических трудностей с пополнением их рядов за счет призыва в колониях и большой потребности в войсках в Европе, которая не позволяла переправлять большое количество запасных через Атлантику, он столкнулся с ситуацией, которая, как он знал, будет ухудшаться, даже несмотря на рост его ответственности. К тому же Питт недавно приказал ему откомандировать две тысячи человек для немедленной службы в Вест-Индии и подготовить еще шесть или семь тысяч для отправки осенью для вторжения на французский остров Мартиника. Как бы он ни презирал американских провинциалов, которых считал едва ли достойными своего пайка, не говоря уже о жалованье, у Амхерста не было другого выбора, кроме как запросить более десяти тысяч солдат из Новой Англии, Нью-Йорка и Нью-Джерси для гарнизонирования своих дальних фортов. Это, в свою очередь, означало увеличение расходов, и начальство Амхерста требовало от него экономии, которая только усиливалась по мере того, как росли расходы на европейскую войну. Стремясь угодить, Амхерст постоянно искал изобретательные способы сократить расходы, одновременно выполняя свои административные обязанности и обеспечивая завоевания. В итоге его решения в основном приводили к усложнению его работы[615].
Одна из инициатив Амхерста заключалась в скорейшем создании поселений. Уже в 1759 году он удовлетворил просьбы предприимчивых офицеров, как провинциальных, так и регулярных, о выделении земельных участков вблизи различных постов. 10 ноября того же года полковники полков Массачусетса и Коннектикута попросили разрешения на создание поселений вдоль дороги, которая недавно была построена от форта № 4 на реке Коннектикут до Краун-Пойнта. В тот же день майор Филип Скин из 27-го полка обратился к нему с просьбой ратифицировать уже начатое им предприятие по поселению «нескольких бедных семей и нескольких слуг» в верховьях озера Шамплейн. Амхерст дал предварительное согласие на оба предприятия и попросил Питта, чтобы Тайный совет подтвердил его гранты. Позже он призвал регулярных офицеров начать расселение гражданских лиц на участке в десять тысяч акров возле форта Ниагара и на таком же участке в окрестностях форта Стэнвикс, в районе Большого Перевоза между реками Мохок и Вуд-Крик. Он также санкционировал создание поселений вдоль дороги Форбс вокруг фортов Бедфорд, Лигонье и Питт и, по крайней мере, знал о поселениях возле других постов в глубинке. Авторы этих планов намеревались получить спекулятивную прибыль от продажи земель фермерам, способствовать развитию торговли или даже (в случае со Скене) создать поместья, в которых они могли бы поселить арендаторов, которых они могли бы импортировать из Европы. Однако для Амхерста новые поселения предлагали практичное и экономичное решение двух проблем. Самое главное, эти поселения обеспечивали доступность продовольствия на местах по разумной цене для гарнизонов, которым в противном случае пришлось бы продолжать возить провизию на огромные расстояния. Во-вторых, они казались единственным возможным способом сдержать и контролировать миграцию фермерских семей на теперь уже предположительно безопасную границу[616].
К осени 1761 года долины рек Йоугиогени, Мононгахела, Лойалханна и Аллегени вверх по течению от Питтсбурга стали привлекать поселенцев и охотников в таком количестве, что комендант форта Питт счел необходимым издать прокламацию, запрещающую селиться иначе, чем в специально отведенных местах. В конце концов он приказал сжечь дома скваттеров. Под таким давлением официально разрешенное поселение у развилок Огайо быстро росло: его жители вырубали леса на топливо и стройматериалы, засевали поля кукурузой и бобами, открывали школу для своих детей, строили дома и амбары, магазины и склады, мельницы, печи для обжига кирпича и таняры, рыли карьеры для добычи камня и извести и открыли угольную шахту на холме с видом на Мононгахелу[617].
Питтсбург и даже небольшие поселения, выросшие на Ниагаре, в форте Стэнвикс, на озере Шамплейн и в других местах рядом с пограничными крепостями, были крупнее и навязчивее, чем когда-либо существовавшие французские торговые посты. Индейские вожди прекрасно понимали, что поселенцы не обязательно пришли торговать с ними и жить среди них мирно. Хотя многие из них действительно приехали как торговцы, чье присутствие было, по крайней мере, в целом желательно, многие приехали заниматься земледелием и охотой — деятельностью, которая напрямую конкурировала с индейским пропитанием.
Таким образом, то, что казалось Амхерсту разумным и экономичным решением проблем снабжения гарнизонов и контроля иммиграции пограничных семей на индейские земли, выглядело для индейцев, торговавших в фортах, как нечто иное: колонизация после завоевания. Убеждая их отказаться от французского союза, англичане обещали открыть обильную торговлю на выгодных условиях, а по окончании войны вывести своих солдат. Но в 1761 году и в последующие годы индейцы все чаще стали понимать эти обещания как ложь. Как иначе они могли истолковать неудачу британцев в выводе войск с запада? Как еще они могли объяснить рост гражданских общин вокруг фортов, или резкий отказ Амхерста дарить подарки, или новые правила торговли, которые сделали их одновременно беззащитными и зависимыми? Однако в конце 1761 года сэр Джеффри Амхерст не замечал забот индейцев, поскольку у него было достаточно собственных проблем.
ГЛАВА 49
Проблемы Питта
1761 г.
В ЛОНДОНЕ у Уильяма Питта тоже были проблемы — политические, которые превосходили все, с чем Амхерст столкнулся в Америке. Они определят дальнейший ход войны и ее завершение, а также окажут глубокое влияние на политику критического десятилетия в истории Великобритании и Америки. Чтобы понять их, нам нужно осознать, что в конце 1760 года Уильям Питт был самой влиятельной фигурой в британской политике, но его власть зависела от двух факторов, которые он не мог контролировать. В большей степени, чем даже сам Питт, его судьба была заложницей характера нового короля и хода зашедшей в тупик европейской войны.
Георгу III было двадцать два года, когда он взошел на трон, он был ограниченным, незрелым человеком, и его слишком легко было недооценить. Его отец, Фридрих Льюис, принц Уэльский, умер, когда Георгу было всего тринадцать лет. Фридрих отверг преданность его отца и деда Ганноверу, а также их приверженность партии вигов. Если бы он был жив, то, несомненно, стремился бы сделать монархию символически центральной частью британской национальной идентичности, которая все еще формировалась. К моменту смерти Фридриха Джордж был уже достаточно взрослым, чтобы впитать его амбиции, но ему было суждено провести свои подростковые годы в Лестер-Хаусе — центре «возвратного интереса» и самом сердце оппозиции ко двору и его политике. В силу своей юности Джордж, как законный наследник, был скорее наблюдателем, чем действующим лицом в планах своей матери, вдовствующей принцессы Августы, и своего воспитателя, лорда Бьюта. Поэтому он всецело проникся их взглядами на политику и политиков, приправляя их своим собственным убеждением, что люди и проблемы должны быть разделены на морально абсолютные категории добра и зла. Джордж неохотно учился — очевидно, он не читал до восьми лет и писал как ребенок до подросткового возраста, — но, как и многие поздно расцветающие дети, он добился больших успехов в конце подросткового возраста. В момент его вступления в должность ни один осведомленный наблюдатель не мог не заметить его выдающегося интеллекта и не разглядеть странный перекос, который придали ему эмоции[618].
Не ограниченность ума, а определенные особенности личности сделали нового короля проблемной фигурой для Питта и остальных членов правящей олигархии Британии. Георг был непоколебимо предан людям, которым доверял, и идеям, которые считал истинными; он вел себя так, что современный психолог мог бы расценить его как одержимого. В молодости он выработал удивительно регулярные привычки. С возрастом они становились все более жесткими: например, каждый день своей взрослой жизни он ел практически один и тот же обед (хлеб, суп, свеклу или репу, баранину, варьируя только по воскресеньям, когда он позволял себе ростбиф). Регулярность его вкусов свидетельствовала о глубоком стремлении к порядку. Не случайно он стал великим коллекционером картин Каналетто и хитроумных орреров и хронометров, ведь и Каналетто, и часовой механизм давали ему уверенную точность, которой он искал во Вселенной и жаждал в человеческих отношениях[619].
Меркантильный, блестящий и харизматичный Уильям Питт в зените своего могущества казался Джорджу именно тем человеком, который наиболее опасен в политике. Когда-то Питт был любимцем Лестер-Хауса и казался принцу образцом принципов, которые станут спасением Британии: неподкупность в политике, отказ от фракционности и корысти, а также отказ поступиться британскими интересами, позволив внешней политике руководствоваться интересами Ганновера. Все, что Джордж ненавидел в своем деде, особенно его партийность и привязанность к «этому ужасному курфюршеству», Питт отвергал еще до того, как стал главным министром. Но союз Питта с Ньюкаслом, его волюнтаристское решение участвовать в континентальной войне, его готовность заискивать перед старым королем, не обращая внимания на прежние принципиальные высказывания, — все это помогло убедить Джорджа в том, что Питт — человек без моральных качеств и вообще не заслуживающий доверия. Отказ Питта вмешаться в дела короля и сохранить репутацию генерала Блая после катастрофы при Сен-Касе, его отказ от советов, которые давал любимый Джорджем Бьют, и его готовность отказаться от связей с Лестер-Хаусом, как только они стали неудобными: все это доказало принцу, что Питт — «самый бесчестный из людей… самый черный из сердец»[620].