Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.

Андерсон Фредерик Ирвинг

И так бы и случилось, если бы сухопутные войска не пострадали так сильно во время осады и после нее, что у англичан не осталось никаких реальных надежд на то, что они смогут сделать хоть что-то, кроме как уцепиться за свое завоевание. Во время осады погибло или умерло от болезней 1800 человек, еще 4000 заболели. В течение шести недель после капитуляции еще 560 солдат и матросов умерли от ран, а 4700 — от желтой лихорадки и других болезней. Вместе с четырьмя батальонами регулярных войск, которые были эвакуированы в Нью-Йорк (где большинство из тех, кто пережил переезд, умерли в госпитале), кажется вероятным, что по крайней мере половина регулярных войск, отправленных в экспедицию, умерла. Провинциалы, похоже, пострадали не меньше, а возможно, и больше^[661].

Британцы смогли удержать Кубу не потому, что у них хватало военной силы для контроля над ее населением, а потому, что купцы и плантаторы острова, как и купцы французской Вест-Индии, быстро обнаружили преимущества торговли в рамках Британской империи. Куба всегда

торговала в пределах Карибского бассейна свободнее, чем с самой Испанией, поскольку торговля с метрополией была ограничена монополиями, налогами и системой флота, по которой трансатлантические грузы перевозились огромными ежегодными конвоями. Теперь британские и колониальные купцы предлагали более выгодный рынок и более гибкую систему сбыта для кубинского табака, сахара и шкур крупного рогатого скота, чем все, что когда-либо знали хабанерос. За одиннадцать месяцев оккупации в гавань Гаваны вошло до семисот английских и колониальных кораблей, которые привезли тысячи тонн английских товаров и не менее семнадцати сотен африканцев, чтобы удовлетворить двойную жажду плантаторов — потребительских товаров и рабов. Уплывая, они увозили на британские рынки двадцать тысяч шкур крупного рогатого скота и полные склады сахара и табака, которые ожидали транспортировки в Кадис, монопольный пункт назначения американской торговли Испании^[662].

Таким образом, последнее великое британское завоевание Семилетней войны с наибольшей наглядностью продемонстрировало парадоксальные отношения между империей, торговлей и военной мощью. Пропорционально потерям, понесенным завоевателями, оккупация принесла Кубе процветание; и процветание Британской империи, а не мощь ее армии и флота, обеспечило сотрудничество побежденных народов с той же уверенностью, с какой она завоевала расположение англо-американских колонистов. Там, где британское оружие пожинало дорогостоящие лавры, купцы, колонии и завоеванные народы получали прибыль. Затягивание войны отсрочило день, когда придется подсчитывать стоимость победы, но возвращение мира потребует от тех, кто, казалось бы, нажился на войне, взять на себя часть бремени славы.

ГЛАВА 52

Мир

сентябрь 1762 — апрель 1763 гг.

Ни о страданиях армии, ни о буме в Гаване после завоевания не узнали в Лондоне до тех пор, пока 29 сентября новость о победе не зажгла народные гуляния. Лорду Бьюту, слушавшему одобрительные возгласы толпы, должно быть, было ясно, насколько это завоевание осложнило процесс заключения мира. С ведома короля, но не посоветовавшись с остальными членами кабинета, Бьюти продолжил тайные переговоры с Чойселем после приостановки официальных переговоров. К июню они набросали условия урегулирования. То, что Бьюти пообещал Франции — вернуть Мартинику, Гваделупу и Сент-Люсию, разрешить французским рыбакам продолжать ловить треску на Большой банке и предоставить им два небольших острова у южного побережья Ньюфаундленда в качестве места для возведения сушильных помостов, — побудило французский двор согласиться на обмен полномочными послами в сентябре.

Слух о достижении предварительных договоренностей и назначение эмиссаром откровенно миролюбивого герцога Бедфорда вызвали ярость в империалистических кругах. Они, идолопоклонники Питта, считали, что Британия должна диктовать, а не вести переговоры о заключении договора, и что какой бы мир ни был заключен, он должен оставить Францию неспособной восстановить свою военно-морскую мощь. Бьюти прекрасно понимал, что, как только условия, на которые он согласился, станут известны в парламенте, возникнет яростная оппозиция. В самом министерстве царил раскол: Гренвилл (с мая государственный секретарь Северного департамента) и даже Эгремонт, бывший когда-то орудием Бьюта, решительно не одобряли условия и тот скрытый способ, которым он их согласовывал. Теперь Бьюта беспокоило, что ему придется вернуть Гавану, чтобы склонить Испанию к миру, ведь французы вели переговоры, не посоветовавшись со своим союзником, и испанский антагонизм был обеспечен. Однако возвращение Гаваны без получения в обмен какой-либо крупной уступки, «эквивалента», дало бы Питту все необходимое топливо для создания политического пожара^[663].

Поэтому Бьют и король попытались импровизировать, чтобы разрешить разногласия внутри кабинета. Гренвилл, который недвусмысленно заявил о своем несогласии с мирными предложениями Бьюта, был лишен поста северного секретаря; тот, в свою очередь, был передан союзнику Бедфорда, лорду Галифаксу, который верил в необходимость заключения мира. Отчуждение Гренвилла, разумеется, не оставляло никого, кто мог бы провести предложенный договор через Палату общин. Бьют решил решить эту проблему, предложив должность главы правительства в палате общин Генри Фоксу, признанному мастеру парламентского управления. Однако амбиции, беспринципность и жадность Фокса были настолько печально известны, что решение грозило лишь усугубить проблему. В конце концов, не эти неуклюжие усилия, а французская дипломатическая изобретательность спасут положение Бьюта и Джорджа и обеспечат мирный договор, которого они так желали^[664].

Восстановление мира требовало дипломатического расчета, достаточно сложного, чтобы бросить вызов тонкому уму даже герцога де Шуазеля. Все положительные

стороны его позиции вытекали из положений проекта договора, который он и Бедфорд разработали в соответствии с принципами, предложенными Бьютом в ходе предыдущих секретных переговоров. Учитывая военное бессилие Франции, эти условия были почти невероятно благоприятны для послевоенного восстановления французского могущества. Правда, это стоило бы христианскому королю большей части его заморских владений, но фактически сдавались только наименее прибыльные части империи: Канада, которая никогда не была ничем иным, как денежной ямой, и набор торговых постов в Ост-Индии и Африке, которые никогда полностью не окупались. Негативный аспект уравнения был более сложным. Половину проблемы составляла Испания. Король Карл III ни за что не отказался бы от Гаваны и не пожертвовал бы ценными территориями Нового Света, чтобы вернуть ее себе; к тому же он был возмущен тем, что Чойзель без консультаций разработал проект мирных условий. Второй половиной проблемы был британский парламент, который ни за что не согласился бы на щедрый мир Бьюта, если бы Испания не сдала Гавану или какие-либо сопоставимые активы. Если оппозиция в Палате общин окажется достаточно сильной, чтобы отстранить Бьюта от власти, только отзыв Питта сможет успокоить кризис — и все знали, какого рода мир потребует Питт.

Гениальный ответ Шуазеля на эту загадку состоял из трех частей. Франция отдаст Испании последнюю оставшуюся территорию в Северной Америке — Луизиану; Испания передаст Флориду (то есть территорию от Миссисипи до Джорджии) Великобритании; Великобритания вернет Испании Гавану. Таким образом, Испания потеряла бы право на малонаселенную, коммерчески невыгодную прибрежную равнину и вернула бы себе ключ к Новому Свету и его торговле. В награду за сотрудничество Испания получила бы право на западную половину Северной Америки, доступ во внутренние районы континента через реку Миссисипи и владение ценным портом Новый Орлеан. Правда, Франция распрощалась бы с остальными своими североамериканскими владениями; но, как понимал Шуазель, колония Луизиана имела мало населения и не представляла никакой ценности для Франции, если бы ее судьба заключалась в том, чтобы стать буфером между демографически важными британскими колониями и североамериканскими владениями недовольной Испании. А Британия получила бы неоспоримый контроль над восточной половиной Северной Америки — приз достаточно блестящий, чтобы удовлетворить даже самых ярых империалистов в Палате общин.

Таким образом, изобретательность и коварство наконец-то восстановили мир в Европе. 3 ноября 1762 года эмиссары Великобритании, Франции и Испании подписали предварительные статьи Парижского договора. Одновременно по договору Сан-Ильдефонсо Франция уступила Испании Луизиану. В Лондоне, учитывая общественный резонанс, сопровождавший представление договора на утверждение в парламент, можно было подумать, что положения договора подтверждают поражение Британии, а не самые масштабные завоевания в ее истории. 9 декабря, по завершении дебатов в Палате общин, Уильям Питт приказал слугам перенести его с больничной койки в Палату представителей, где в течение трех с половиной часов он обличал эти статьи как предательство верных немецких союзников Британии, бездумное принесение в жертву национальных интересов и пародию на его собственные славные достижения. Однако на заседании было ясно, что ни лондонская толпа, ни неодобрение Великого Простолюдина не смогут помешать одобрению договора. В итоге за отклонение предварительных статей проголосовали лишь 64 депутата при одобрительном большинстве в 319. В Палате лордов Ньюкаслу так не удалось организовать оппозицию, что договор прошел при голосовании^[665].

Содержание Окончательного мирного договора, заключенного 10 февраля 1763 года, убедило всех, кроме Уильяма Питта и его ярых приверженцев, что Франция действительно была повержена в прах. Франция уступила Великобритании все территории и претензии в Северной Америке к востоку от реки Миссисипи, кроме Нового Орлеана, и гарантировала всем британским подданным беспрепятственное судоходство по реке. Вест-индские острова Сент-Винсент, Доминика, Тобаго, Гренада и Гренадины были переданы Великобритании, как и Сенегал в Западной Африке. Франция вернула Минорку, а также два поста Ост-Индской компании на Суматре, захваченные во время войны. Франция также сдала все укрепления и все территории, захваченные в Индии с 1749 года; отказалась от всех требований компенсации за грузы, захваченные британскими каперами и военными судами с 1754 года; согласилась сровнять свои укрепления в Дюнкерке; восстановила все территории Ганновера, Гессена и Брауншвейга, все еще находящиеся под контролем ее армии; эвакуировала Рейнские владения короля Пруссии. Испания передала Великобритании Флориду, отказалась от претензий на участие в рыбном промысле Ньюфаундленда, разрешила британским подданным продолжать рубку леса вдоль побережья Гондураса и согласилась разрешить британским адмиралтейским судам рассматривать все споры, касающиеся испанских судов, захваченных Великобританией во время войны. В обмен на все эти уступки Великобритания вернула Франции острова Бель-оль-ан-Мер, Горе, Мартинику и Гваделупу, а также флибустьерские острова Сент-Люсия в Вест-Индии и Св. Пьер и Микелон в заливе Святого Лаврентия; разрешил французам возобновить рыбную ловлю в водах у Ньюфаундленда и торговлю в Индии на постах, приобретенных до 1749 года; вернул Гавану под контроль Испании; и пообещал Испании, что британские лесорубы не будут возводить укрепления в Гондурасе^[666].