Сватовство
Шрифт:
Вовка недоуменно вскинул глаза, не припоминая, видел он этот завод или нет.
— Так вот, — не дождавшись ответа, сказал Алик. — Там через каждые двадцать две секунды сходит с конвейера автомобиль «Жигули»… Через двадцать две секунды… Понял? А ты — на год моложе… Пускай он за этот год подтянется до нашего уровня. Правильно я говорю, Митя?
Митька опять пожал плечами. А Володька сам же и согласился:
— Правильно! Пускай подтянется. А пока он мал и глуп…
Митька подумал, что сами-то они на целых два года младше шарьинок — и ничего. Алик не перед кем-то другим, а перед
Алик обнял ребят за плечи и повел их от клуба в темноту. Трава была уже сникшей от росы, и ботинки от нее — Митька чувствовал — намокали. Сам-то Алик вышагивал по тропке — ему полбеды. А Вовка с Митькой шли будто бродом: штаны сразу отяжелели от влаги.
— Я, Митя, понимаю тебя, — сочувственно проговорил Алик, — в первый раз осмелиться трудно.
— А чего трудного? — захорохорился Вовка. — Я, например, хоть бы что…
— Ну, разные люди, — заключил Алик. — Одни теряются с непривычки, другие нет… Ты, Дмитрий, собери всю волю в кулак…
— Да зачем мне ее собирать-то? — не мог прийти в себя Митька. — Я, пожалуй, домой пойду.
— С братом нянчиться, — подколол его Вовка.
— А хотя бы и нянчиться…
Ох уж, этот Володенька… Опять он распустил ежиные иглы. Давно ли у Митьки пятки лизал, а теперь снова Алику подъелдыкивает: «С братом нянчиться…» А чего в том зазорного?
Алик сосредоточенно молчал.
В ограде у Павлы Ивановны натруженно поскрипывал ворот колодца. Смотри ты, в такой поздний час кого-то за водой принесло…
Митька вгляделся в темноту и узнал Павлу Ивановну. Сама копошится, дня не хватило старухе.
Павла Ивановна поставила ведро на приступок и тоже стала вглядываться в темноту, пытаясь разобрать, кто идет по обочине.
— Ой, куда это полуношники направились? — узнала она ребят.
— Вечерний моцион совершаем, — охотно отозвался Алик.
Павла Ивановна, конечно, не поняла его, но поддакнула:
— Ну, ну, хорошее дело… А я вот девкам самовар хочу вскипятить. Из клуба придут, так хоть немного погреются.
И угораздило же Вовку всунуться в разговор.
— Ивановна, ты о согреве не беспокойся! — крикнул он. — Им провожатые не дадут замерзнуть.
Павла Ивановна догадливо всхохотнула.
— Уж не вы ли в провожатые ладитесь? — в голосе у нее было удивление. — Ай, угадала? Смотри ты, троицей ходят… И у меня три девки живут…
Вовка подбоченился гоголем — на вершок сразу вырос, — но Алик подтолкнул его локтем.
— Молчи, — приказал шепотом, а вслух сказал: — Да куда нам… лаптем щи хлебать…
Павла Ивановна поняла Алика по-старушечьи:
— Ничего, ребята. Ваш век впереди, придет и ваша весна, успеете еще, напровожаетесь, а пока на аршин хоть поподтянитесь вверх. — И ушла с ведром в избу.
Алик после этого сразу сник. Митька догадывался, что Павла Ивановна подсыпала ему соли на раны. Ничего для Алика не сделать больнее, как недомерком его обозвать. Один Вовка не унывал, даже
— Скажешь тоже! — осадил его раздраженный Алик. — Ты эту патриархальщину брось! Не девятнадцатый век.
Вовка было заерепенился: причем, мол, девятнадцатый век, в Полежаеве все большие ребята и сейчас с частушками ходят. Но Алик уже не слушал его, о своем думал.
— А знаете, ребята, — предложил он, — давайте шарьинкам скажем, что мы в восьмой класс перешли.
Видно, слова Павлы Ивановны не на шутку разволновали его. Сказать можно, конечно, все, но Вовка забеспокоился:
— Ой, а если спросят чего? Я за шестой-то и то половину забыл.
Алик на него рассердился:
— Они что, экзаменационная комиссия, что ли? А если надо будет, так я им по физике за институт наговорю, не только за восьмилетнюю школу…
Алик намекал на то, что он серьезно занят проблемой беспроволочного телефона, изобретать который начал еще до переезда в Полежаево, а здесь, в Полежаеве, пошел по принципиально новому пути и, кажется, близок к финишу.
— Подождите, придет и мой час…
Вовка завистливо сглотнул слюну.
Митька продрог стоять у клуба: ночи были уже далеко не летние, от реки надувало туман, и пиджачишко у него наволг, как вата. Да было бы ради чего и стоять… Алик с Вовкой наседали на него, укоряли в измене, в подрыве товарищества, а Митька как на каленой сковородке находился. Зажмурит глаза да представит, что шарьинки из клуба вышли и ему надо к ним подходить, так сердце и опускается в пятки. Ничего с собой не поделать. Не подойти к ним — и все.
Свет в окнах клуба вспыхнул неожиданно, от него на улице стало просторнее и будто бы даже теплее. Алик первым юркнул за дерево в тень, поманил за собой ребят.
— Сейчас выйдут… Пусть не думают, что мы их поджидаем. А то загордятся… Женщине, знаешь, волю дай, так быстро на шею сядет.
Митька чувствовал себя неуютно: ну, о чем он будет с шарьинками говорить? Он со своими-то, с полежаевскими девчонками, и то не больно речист (а уж у них-то бы можно найти, о чем спросить!), для шарьинок же и вопроса подходящего не придумать. Один раз опозорился — хватит. А ну как Светка начнет его снова поддевать под ребра — не только перед девчонками, перед ребятами и то стыдно. Нет уж, ребята, вы их разговорами ублажайте, а Митька молчком пойдет. Раз для компании нужен, миритесь и с молчуном. Хорошо, что ночь темная и никто в Полежаеве их не увидит. Только бы проскочить незамеченным мимо клуба, а то очень уж яркими полосами падал из окон свет.
— Митя, так ты с которой будешь, с Верой иль с Катей? — шепотом спросил Алик.
Митька молчал как рыба, ужасаясь своей слабохарактерности. Он даже сейчас-то, когда шарьинки не вышли из клуба, уже обливался потом от того, что ему предстояло принять участие в этой мушкетерской затее. Надо бы прямо и заявить: «Ни с которой!»
— Ладно, Катю бери, — поразмыслив, свеликодушничал Вовка.
И у Митьки рубаха прильнула к потной спине.
Из распахнувшихся дверей ударили клубы пара. На крыльце тоже стало светло, и Митька узнавал всех, кто выходил из клуба.