Сватовство
Шрифт:
Про случай Алику рассказать не довелось, потому что его мать, Мария Флегонтовна, ходила по деревне, искала сына.
— А-а-лик, — обрадовалась она, наткнувшись на него в темноте. — А я все Полежаево обегала, а потом сюда кинулась: слышу — тут говорят. Ты ведь меня с ума сведешь. Времени двенадцать часов, а тебя все нет и нет…
Вот всегда так: на самом интересном обязательно родители помешают…
Чудо из чудес — Алик Макаров отправился за льнотеребилкой снопы вязать.
Перед ужином, руки не отмыв, прибежал к Митьке хвастаться.
— Видал? — растопырил он пальцы. Ладони у него непривычно зазеленились, кое-где кровенились ссадинами. — Сразу видать рабочего человека!
Алик самодовольно прошелся по избе, держа руки на весу, как хрустальные драгоценности, которые по неосторожности немудрено и разбить.
— Отмоются, — разочаровал его Митька. Уж он-то знал, что вечных ни мозолей, ни ссадин не бывает, а льняная зелень и до утра не продержится.
— A-а, ничего ты не понимаешь, — отмахнулся Алик и побежал выхваляться перед матерью. Ну, эта, конечно, разохается. Алику же только того и надо. Вон до чего расказаковался, что даже про письмо у Митьки забыл спросить. А сам же вчера советовал.
Митька, может, весь день промаялся, все думал, с какого боку за это сочинение сесть. И выходило, что письмо написать нисколько не легче, чем провожатым пойти. Вот уж где помощь-то опытного человека нужна. А ты, Аличек, и не подумал даже ее оказать. Все для себя стараешься.
Шарьинки шумной гурьбой проскочили под окном. Митька выглянул из-за косяка.
Катя была в фуфайке, в резиновых сапогах. Такими геологов на картинках рисуют — любую тайгу пройдут! Кате очень шли и сапоги и фуфайка. На голове, повязанном белым платком, лежал венком льняной поясок. Ох, васильки сейчас отцвели — вот бы из васильков. Хотя ей, конечно, и этот венок к лицу.
Митька подошел к зеркалу: вихры на голове торчали, как у ежа иголки. Он поплевал на руку, пригладил мокрой ладонью волосы. И обомлел…
В зеркале, за его спиной, стоял Вовка Воронин.
— Чего коровий зализ делаешь? — спросил ехидно.
Вот неладная принесла! Застал за девчачьим занятием.
— Да вот, смотрю. Думаю, перед школой надо ли подстригаться, — слукавил Митька.
Но Вовка пропустил его оправдание мимо ушей.
— В клуб пойдешь? — И будто не Митьку спросил, а самого себя и разочарованно сморщился. — А я чего-то раздумал.
Вот тебе раз!
— А уговор? Про шарьинок-то ты или забыл?
— А ну их! — скривился Вовка. — Вертихвостки они!
Еще одна новость! Ну-ка, ну-ка, чего там такое стряслось, пока Митька нянчился с братом?
— Ты что, лен тоже вязал?
— Было дело под Полтавой, — невесело отозвался Вовка. — Алик меня зазвал… — И чтобы не томить Митьку неизвестностью, сообщил: — Витька
Ну, Витька Зотов один, а шарьинок шестеро…
Вовка будто прочитал его мысли:
— Так они же все: хи-хи-хи да ха-ха-ха… Он им всем нравится.
Ну понятно: такая неопределенность хуже всего. Витька Зотов, конечно, опасный конкурент. Он уж школу закончил, второе лето льнотеребильщиком в колхозе работает.
Но и это, оказывается, не все…
Вовка совсем расстроился:
— Коля Попов приезжал на машине в поле… И тоже к ним… Давайте, говорит, с ветерком прокачу.
Ну, Коля своего не упустит…
— А они-то что? — холодея, поинтересовался Митька.
— Хохочут…
Вовка все-таки чего-то не договаривал. Почему, к примеру, он приплелся как собака побитая — Митька и не услышал, как он вошел, — а Алик прилетел будто на крыльях? Уж не тому же Алик радовался, что руки зазеленили? Тут чего-то не то-о-о…
— Алик вот ко мне прибегал развеселый. — Митька стал подталкивать разговор на нужные рельсы.
— А ну его, Алика!
Ого-го! Шарьинок — ну, Алика — ну! Разнукался.
Вовка, видно, и сам заметил, что раздражение льет из него через край, пояснил:
— Алик, как глухарь, глаза закрыл и токует. От своей Светки и на шаг не отступил…
Ах, вон оно что… Алику, значит, наплевать на товарищей. У самого получается — и хорошо. То-то он прибегал перед Митькой руками трясти и ни словом ведь не обмолвился ни о письмах, ни о сегодняшнем вечере. Ну, заяц, погоди-и-и… Мы тебе и сегодня программу сорвем. Провожай снова всех шестерых! Натоку-ешь-ся-я-я…
Митька весь вечер просидел у окна. На ногу веревочную петлю от зыбки надел — и кач-покачивает. Даже мать всполошилась:
— Митька! Ты в своем ли уме! Испроказишь мне парня. Привыкнет, чтобы качали во сне, — покою ведь никому не даст…
Это верно, не даст. Но Митьке-то что прикажете делать? Книжку читать — так и страниц уж не видно. На улицу идти — и за вчерашнюю ночь намерзся. Не будешь же матери объяснять, что он хочет укараулить Алика. И в то же время без дела станешь у окошка торчать, так мать сразу спать и прогонит.
— Мама, да чего-то Николка ворочается…
— Ну и пусть поворочается, не барин… Ты уж сегодня к нему чего-то больно привязанный…
Все, дело пахнет керосином, больше сидеть нельзя. Митька вздохнул, пошлепал босыми ногами к выходу.
— Куда это, на ночь глядя?
— В нужник.
Мать успокоилась. Митьке только бы из дому вышмыгнуть, а там ищи ветра в поле.
На улице было холодно, долго зимогорить не будешь.
Митька нашел под лестницей отцовские резиновые сапоги, натянул их на ноги. Голенища упирались в паха. Ну да ладно, может, еще и лучше, что они длинные: если и травой придется идти, штаны сухими останутся.