Свечи
Шрифт:
– Я всю жизнь боялась. Сначала, что помру рано. Потом – что поздно. А теперь поняла: смерть – не когда сердце остановится. Смерть – когда никого не любишь.
И это были её последние слова.
*
Я вышел на улицу, сел на завалинку и заплакал. Не от горя – от света. От того, как просто бывает человеку умереть, когда он всю жизнь учился жить по-настоящему.
Смерть, брат, – это не пугало. Это звон колокола, когда служба заканчивается. Кто был внимателен – уходит с миром. А кто в храме только отстоял – тому страшно.
Я вот
Христос ведь не смертью нас спас, а воскресением. А Воскресение – это когда ты не просто встаёшь, а когда тебя кто-то ждёт. Там, за гранью, за тьмой – Личность. Бог. Любящий. Ждёт нас, как мать ждёт сына с войны.
*
Погребли Аграфену. Скромно. Но я говорил тогда проповедь – не о смерти, а о жизни. Потому что она ушла, как уходит человек, завершивший симфонию: тихо, но с точкой, не с вопросом.
И в ту ночь я молился долго. И вдруг понял: у Бога смерти нет. Есть только встреча. И всё, что нам нужно – это быть готовыми к объятию. Потому живите так, чтобы смерть не прервала, а продолжила вашу любовь.
И сказал бы я, как апостол Павел: “Смерть! где твоё жало? Ад! где твоя победа?” – если любовь во мне – то и вечность во мне.
+
Свеча двадцать седьмая
“Когда у моего хождения в храм появится результат?”
Пишу я это на закате лет, когда руки дрожат не от страха, а от долгого держания Креста. И не вам я это пишу, нет. Себе. Себе молодому, с глупыми глазами и натянутым подрясником, который на первом же году священства думал, что если правильно скажешь “С миром Господу помолимся”, то в церкви станет светло. В себе-то тогдашнем я и вижу тех, кто спрашивает: “Когда же, батюшка, будет результат?”
Как будто храм – это магазин, свеча – чек, а радость – товар.
Вот сижу я теперь один в сторожке, за окном мокнет сирень, и пишу это исповедание не из учения, а из памяти. Не из ума, а из ран, что зашились молитвами.
Мне было двадцать четыре. Первое моё место – деревня на границе с лесом, полтора десятка бабушек, и только одна керосиновая лампа. Я служил, как мог, громко, с жаром, как будто от моего голоса должно было зависеть спасение мира. Люди приходили, а я ждал. Ждал, что вот, сейчас что-то произойдёт. Что кто-нибудь упадёт на колени в слезах. Что в алтаре станет жарко от благодати. Что во мне самом заиграет музыка, как у Ефрема Сирина или хоть бы у нашего церковного регента.
А выходил из храма – и было пусто.
Не грешно ждать результата. Грешно – не понять, что ищешь не Бога, а чувства от Него.
Однажды, весной, после службы, ко мне подошла девчонка. Руки в земле, косынка в репейнике. Сказала:
– Батюшка, можно я к вам посижу?
– Можно, – говорю, – а что случилось?
– Да ничего. Просто плохо. Я всё делаю, как надо:
Тогда я ещё не знал, что это и есть начало, когда в душе тихо, как в склепе. Потому что шум – это мы. А тишина – это Бог входит.
Я ничего умного ей тогда не сказал. Только пожал плечами и дал ей попить из чайника, что на печке стоял. А она ушла. И я подумал – всё, потерял душу. А она вернулась через два года, и привела мать. Мать – молчаливая, злая, как затупившийся нож. А потом и брат пришёл – весь в татуировках, с подбитым глазом, но поставил свечу – медленно, как будто ставил меч себе в грудь. И остался.
Вот он, результат. Только не мой.
Я видел, как люди стоят в храме – как в очереди, уставшие, чужие. И я сам так стоял. Да, священник. Да, благословляющий. А внутри – как у глухого у стены. Всё говорил, служил, читал – а сердце было зажато, как в кулаке.
И только когда я впервые действительно сказал Богу: “Ничего не понимаю, но остаюсь”, – вот тогда что-то начало меняться. Не как чудо, а как тёплая вода, что капает на камень. День за днём.
Результат, дитя моё, не всегда бывает светом. Иногда он – боль. Иногда – верность, которая не получила ни одного ответа. Иногда – ты сам, с опущенными руками, но не ушедший. Вот это – самый великий подвиг.
Когда ты приходишь в храм и не требуешь. Не надеешься, что сейчас обнимет. А просто стоишь. Как Иов на пепелище. Как Христос в саду. Как мать, у которой умер младенец – и она всё равно молится.
Я однажды спросил старца, ещё в монастыре:
– Отче, а когда приходит благодать?
Он засмеялся. Засмеялся тихо, как смеются старые люди, которые видели смерть и не испугались.
– Когда ты перестаёшь её ждать.
– А что же тогда ждать?
– Ничего. Только быть. И остаться.
Теперь, когда уже трудно стоять на службе, я сижу сбоку. Слушаю, как молодой батюшка поёт: “Со страхом Божиим и верою приступите”. И вижу, как девочка, лет шести, идёт к Чаше. Ступает, как по льду. В глазах страх, в руках – пустой платочек. И я знаю: в её шаге – больше результата, чем во всех моих многословных проповедях.
Потому что результат – это не радость. Это доверие.
Когда у моего хождения в храм появился результат?
Когда я перестал искать его в себе – и начал видеть его в других.
Когда научился любить тех, кто не любит меня. Когда перестал объяснять – и начал слушать. Когда, наконец, понял, что быть рядом с Богом – это не состояние. Это выбор.
Каждый день. Без гарантий. Без света. Без награды.
И в этом выборе – жизнь. Настоящая.
Живая.
Христова.
А теперь пойду. Утреню пропели, а я всё пишу. Но если ты это читаєш, знай: не один ты так спрашиваешь. И если не видишь результата, это не значит, что его нет. Просто Он прорастает глубоко. И когда-нибудь, не зная как, ты вдруг простишь врага. Или не испугаешься тьмы. Или просто улыбнёшься, не потому что весело, а потому что свободен.