Свекровь дальнего действия
Шрифт:
— У нас в гостях нельзя отказываться от еды, иначе хозяева обидятся. Это называется русское гостеприимство.
— Извините, я не знал, — смиренно отозвался иностранец.
— Не знал он, — пробурчала я, — нечего вперед батьки в пекло лезть. Я руковожу расследованием, а вы мой помощник, ясно? Сидите тихонько в сторонке и слушайте.
Клаус так и сделал: сел в кресло, взял с журнального столика какую-то рекламную брошюру и стал листать.
Появилась Евдокия Ивановна, она катила
— А вот и чай с конфетами, — сказала она. — Иностранцы думают, что мы в России питаемся исключительно икрой, пьем водку и танцуем под балалайку с медведями. Водку и медведей не обещаю, но бутерброды с икрой могу предложить. Угощайтесь!
Она выразительно посмотрела на Клауса.
— Как вы догадались, что он иностранец? — удивилась я.
— Жизненный опыт, деточка, — отозвалась поэтесса, — я много путешествую по миру. Думаю, молодой человек из Европы, если точнее, то из Германии или Дании, так?
Ну, насчет «молодого человека» Евдокия Ивановна, конечно, погорячилась, но насчет всего остального попала в точку.
Мужчина галантно поднялся и представился:
— Клаус Кляйн, Германия.
— Что же вас привело в Россию, Клаус?
— Я ищу невесту.
— Вот как? — улыбнулась Евдокия Ивановна, усаживаясь на диван и приглашая его сесть рядом. — Прослышали, что русские женщины — самые лучшие жены в мире? Вас обманули, голубчик, самые лучшие жены родом из Тайваня.
Клаус поддержал шутку:
— Да, только надо внимательно следить, чтобы вместо тети не подсунули дядю. Операции по смене пола на Тайване в числе самых популярных…
Пока немец беседовал с хозяйкой, я успела съесть три бутерброда и выпить две чашки чая. Утолив голод, я нашла в себе силы приступить к главному.
— Евдокия Ивановна, как я уже говорила, я веду расследование убийства вашей дочери…
Поэтесса мгновенно посерьезнела, ее лицо состарилось на два десятка лет.
— Значит, Людмила, вы не верите в версию следствия, что это сделала невестка?
— Ни на секунду. Прежде всего, потому что Таня Чижова — моя подруга.
— Если честно, то я тоже не верю, — кивнула Евдокия Ивановна. — Тогда кто, по-вашему, убийца?
— Я склоняюсь к мысли, что это Сергей.
— Какой Сергей?
— Ваш внук, сын Евы Ивановны. Вернее, ее приемный сын.
Евдокия Ивановна решительно замотала головой:
— Исключено, Сережа никогда бы так не поступил. Я знаю этого мальчика с раннего детства, он, безусловно, большой шалопай, но он никогда бы не убил человека.
— Сергей уже не мальчик, — заметила я, — и люди меняются.
— Самое огромное заблуждение в жизни, что люди меняются, — усмехнулась дама. — Или что человека можно изменить.
— Кроме Сергея, у меня нет других вариантов, — призналась я. — Ева Ивановна жила довольно замкнутой жизнью, я не представляю, кто мог желать ее смерти. Может, дочь вам что-нибудь рассказывала? Ее что-то тревожило? Ей угрожали? У нее были враги?
Евдокия Ивановна тяжело вздохнула.
— К сожалению, мы не были близки с Евой, она не делилась со мной своими радостями и горестями. Конечно, горестей в ее жизни было намного больше, Ева тяжело болела, не находила общего языка с сыном, ей постоянно не хватало денег… Ко мне она обращалась только в крайнем случае, когда становилось совсем невмоготу. А ведь я всегда была рада ей помочь! Такое ощущение, что Ева не пускала меня в свою жизнь.
Я вспомнила слова Рудольфа Сергеевича и сказала:
— Вы задали им слишком высокую планку.
Дама изменилась в лице:
— Простите?
— Своей успешной жизнью, своими достижениями вы задали детям планку, которая оказалась для них слишком высокой. Вы талантливая, неординарная личность, а они обычные люди, со средними способностями. По сравнению с вами, они чувствовали себя лузерами.
— Вы говорите, как мой старший сын, — пробормотала поэтесса. — Рудик упрекал меня в том, что я сделала из него вундеркинда. Как будто если бы он был дворником, а не доктором наук, я любила бы его меньше!
— У вас есть возможность это проверить. Он теперь дворник, а по совместительству сторож и чистильщик клеток.
Я рассказала о своей встрече с Рудольфом Сергеевичем. Никаких угрызений совести по поводу того, что выдаю чужую тайну, я не испытывала.
Евдокия Ивановна бросилась в угол, где у нее висела икона, принялась истово креститься и бить поклоны.
— Я знала, что он жив! Материнское сердце чувствовало!
Клаус перестал жевать бутерброд с икрой и в крайнем изумлении наблюдал за происходящим.
— Всё нормально, — шепнула я, — это наша христианская традиция.
Вернувшись на диван, поэтесса воскликнула:
— Вы принесли мне радостную весть! Как я могу вас отблагодарить?
— Вспомните что-нибудь, что повернет следствие в другую сторону, — попросила я.
Евдокия Ивановна развела руками:
— Увы, здесь я бессильна. Задавайте любые вопросы, я с удовольствием отвечу.
— Не знаю, — замялась я, — такой деликатный вопрос… Версия из разряда бреда… Я почему подозреваю Сергея — потому что он сын, наследник. Но ведь родители тоже наследуют имущество…