Сверхдержава
Шрифт:
Конечно, Краев мог бы снять деньги и со своего немаленького счета. Это было бы честнее, чем грабить чужого человека, пусть даже покойного. Но Краев прекрасно понимал, что это невозможно – в Москве давно обнаружили его исчезновение и теперь, само собой, землю роют носом в его поисках. Стоит только номеру личной карты Краева промелькнуть в сети… Он не успеет отойти и на десять шагов, как его скрутят.
Нет уж. Свобода дороже.
Николай не слишком задумывался о последствиях своих незаконных поступков. В конце концов, он совершил первое преступление, когда воспользовался
Почему-то в Краеве жила тупая уверенность, что в тот момент, когда Давила сказал ему: "Иди и разбирайся сам", то этим выдал Краеву некую лицензию на умеренно противозаконную деятельность. Законный способ разобраться во всем был только один – стать одним из них. Стать бараном. Этот путь Краева никак не устраивал. Когда-то он отказался стать одним из избранных. Теперь избранными стали большинство жителей страны. Значит, Краев должен был присоединиться к немногим оставшимся неизбранным – к изгоям, не подающимся перевоспитанию. К чумникам.
В настоящее время Николай сидел в бюро по найму жилья седьмого Врекара и изучал цветные проспекты с фотографиями домов и комнат. Он рассеянно перелистывал уже третий альбом подряд и думал о чем угодно, только не о том, чем следовало думать. Впрочем, девушка-клерк не торопила его – она полулежала в кресле, положив ноги на журнальный столик, курила и читала книгу. Что само по себе уже было приятно после вопиющей нелюбви к чтению и курению со стороны «правильных» московских людей.
Взгляд Краева остановился на фотографии интерьера одной из квартир. Комната с гладкими стенами интенсивно-синего цвета, круглые окна, похожие на иллюминаторы, светлая мебель простых геометрических форм. Во всю стену яркой белой краской был нарисован большой пароход. Задняя часть лайнера была прорисована в гиперреалистической манере – ютовая палуба, шлюпки, шлюпбалки, шпиль, кормовой якорь, вплоть до каждой заклепки на пузатом борту. Это больше напоминало фотографию, чем картину. Количество деталей картины уменьшалось по мере перехода к средней части парохода, а в носовой части корабль и вовсе превращался в детский рисунок – корявый, но милый, с дымом-спиралью, выходящим из трубы.
Краев стоял и обалдело хлопал глазами, не мог оторвать взгляд от парохода. Этот лайнер словно двигался во времени, самим своим устройством изображая эволюцию. Только двигался он в направлении, противоположном движению каждой человеческой особи и всего сообщества людей в целом. Корабль плыл от сложного (и даже нарочито усложненного) к простому. К естественному, как детство, восприятию жизни.
Краев всмотрелся в рисунок внимательнее, пытаясь найти тонкую мембрану, которую прорывал корабль в своем переходе из сложного в простое. Но четкой границы не было. Тысячи мелких, тщательно прописанных деталей постепенно теряли свою интенсивность и множественность, превращаясь в толстые примитивные линии.
Если бы этот пароход изображал Россию, то Россия плыла задом наперед.
–
– Это? – Зеленоволосая девчонка подвинула к себе проспект, бросила быстрый взгляд на фотографию. Краеву показалось, что она немного смутилась. – А, это однокомнатная. Первый этаж, в двухэтажке, улучшенная планировка. Дом новый, кибермодерн, две тысячи пятый год постройки. Комната одна, но по размерам будь здоров – пятьдесят квадратов. Во дворе бассейн…
– Кто это нарисовал? – Краев снова ткнул пальцем в пароход. – Эту вот картину?
– Старик нарисовал, – сказала девушка. – Ну да, Старик. Он же был художником – сам и нарисовал. Он везде рисовал шизовые картины на стенах. У нас их штук двадцать в городе.
– Старик? Кто это?
– Ну, Старик. Он жил в этой самой квартире.
– Как его звали?
– Не знаю. Извини, в самом деле не знаю. Да и никто не знал, по-моему. Просто Старик. Все его так звали.
– А как он выглядел? – Краев закусил губу, пытаясь скрыть волнение. – Ты видела его?
– Видела, конечно. Все его видели. Он любил зайти вечером в бар, подсесть к кому-нибудь, выпить водки. Старикан любил поболтать. А как он выглядел? – Девчонка неопределенно помахала в воздухе тонкими пальцами с ногтями, раскрашенными во все цвета радуги. – Ну так… Никак, в общем.
– Он был похож на индуса?
– На индуса? – Девушка задумалась. – Нет, кажется. Иногда мне казалось, что он негр. Но у него были голубые глаза, это точно. Или карие. И волосы такие длинные. Или короткие?..
Девчонка задумалась.
– Не понимаю, – громко сказал Краев. – Если он так необычно выглядел, почему же ты его не запомнила?
– Здесь же седьмой чумный город! – произнесла девушка, недоуменно уставившись на Краева. Правый глаз ее был ярко-золотого цвета, левый переливался рубиновыми оттенками. – Здесь у нас все выглядят каждый день по-разному. Я соседей своих не всегда узнаю – мода такая.
– Что у тебя с глазами?
– Ничего. Контактные линзы. Ты с луны, что ли, свалился – вопросы такие задаешь?
– Я из четвертой зоны.
– Из четвертой? – Огонек любопытства пробился даже через цветные пленки линз. – Круто! В первый раз вижу живого полумеха! А чего у тебя руки такие?
– Какие?
– Ну, обычные.
– А какие они должны быть?
– Ну… Ты что, не знаешь, какие руки должны быть у полумеха?
– Какие?
– Железные!
– Голова у тебя железная! – рявкнул Краев. – Напридумывали тут всяких сказок про "четверку"! С жиру тут беситесь! Линзы всякие понадевали…
– Да ладно, – настырная девчонка и не думала смущаться, – все знают, что на "четверке" живут ненормальные. Полумехи, параспосы и долгоноги. Ты кто?
– Я головорог, – вполголоса сообщил Краев, наклонившись к девушке для большей интимности. – У меня рога растут на башке. Они же – антенны. Посылают сигналы в космос. Я разговариваю с марсианами – на немецком языке. Эти тупые марсиане по-русски не волокут, представляешь?
– Да? – глупая девчонка вылупила глаза. – А покажи рога!