Сверхдержава

Плеханов Андрей Вячеславович

– Не надо мне мескатоника, – заявил Краев, с ходу отвергая напиток со столь подозрительным названием. – А вот пончик, пожалуй, съем. Ананасы свежие?

– Свежайшие, только сегодня с грядки. Сам растил. Никаких минеральных удобрений. Только натуральный навоз.

– Навоз тоже свой?

– Свиной.

– Ладно. Два пончика. И сто грамм водки. И пива, чтоб было чем эти пончики запить.

– Пончики запивают пивом только извращенцы, – сообщил толстячок.

– Я и есть извращенец, – веско сказал Краев. – Дай мне еще горчицы. Я буду макать в них твои пончики.

* * *

Пончики

и в самом деле оказались вкусными. Пиво, как и положено, было холодным, водка – просто выше всяких похвал, хотя бы потому, что она просто была и можно было пить ее сколько угодно, не думая о здоровом образе жизни. Впервые за время нынешнего визита в Россию Краев почувствовал, что попал в место, где чувствует себя как дома. В место, где он хотел бы жить и мог бы жить. И это место называлось "чумной карантин".

– Слушай, а что это за памятник такой чудной там, на площади? – спросил он толстячка.

– Понравилось?

– Не то слово! – Краев показал большой палец. – Здорово, просто потрясающе! Такая, понимаешь ли, экспрессия! Ботфорты эти… И шляпа…

– То-то… – Толстячок удовлетворенно расправил пышные усы. – Это памятник Петру Стороженко! Великий человек этот Петя Стороженко, скажу я тебе! Ой, великий!

– А кто он такой?

– Это я! – человечек ткнул пальцем себя в грудь. – Петя Стороженко. Будем знакомы.

– Ты?! – Краев едва не подавился пончиком. – Так это… А кто тебе памятник поставил?

– Я сам и поставил, – сообщил Петя. – Площадь большая, чего ей пустовать-то? Сперва тут какой-то коммунистический деятель стоял – я из него писающего мальчика сделал. Помнишь, как Микеланджело говорил: "Главное – отсечь все лишнее". Лишнее я отсек, то, чего не хватало, приделал. Неплохо вышло? Правда, зимой воду приходится отключать – струя замерзает. А потом, получив общенародное признание, решил я поставить памятник самому себе. Я и жене своей памятник поставлю. Он уже почти готов – в виде Статуи Свободы. Только вместо факела в руке – швейная машинка. Женушка у меня портниха, а людей труда надо прославлять.

– Так тот мужик на лестнице… Он, вроде, на тебя не похож?

– Как не похож? – Петя попытался втянуть живот, нависающий над ремнем. – Очень даже похож! Как профессионал тебе говорю.

– Так ты выходит, скульптор?

– Заслуженный скульптор Российской Федерации Стороженко Петр Александрыч. – Толстячок приложил руку к груди и церемонно поклонился. – У меня три памятника стоят в Саратове, два – в Нижнем, два – в Омске, целых четыре – в Петрозаводске. Даже в Москве один есть, правда, маленький. Памятник Апельсинову-Сухрадзе. Может, видел?

– Нет…

– Будешь в Москве, посмотри. Улица Веденяпина. Херовенький памятник, честно говоря. Да в Москве-то разве разгуляешься? Нет, подумай, до чего жизнь – штука дурная! При коммунистах только Лениных ваяли, по три штуки за год, авангард был в полном загоне. Потом коммунистов скинули, свободу творческой мысли объявили, так денег не стало! Теперь и денег хоть отбавляй, и мозги еще не засохли, так

нет – сижу в чумной зоне, наружу ни шагу. Я, брат, между прочим, до чумы все заграницы объездил! Даже в Аргентине был. А теперь жарю пончики и делаю памятники самому себе. Судьба-злодейка. Что тут скажешь?..

– А площадь кто в честь тебя назвал?

– Я и назвал. У тебя что, возражения имеются?

– Нет… Красивое название.

– Слушай! – Петя воодушевился. – Тут в городе еще три площади ничейные есть! Хочешь, одну в честь тебя назовем? Тебя как зовут?

– Сергей Перевозов.

– Вот! Я и памятник тебе сварганю! Только они это… неблагоустроенные площади. Там поработать надо будет как следует. Ну, это мы сделаем! Сашка нам бульдозером все разгребет. Плиты на складе выпишем, там еще тонн сто осталось. Крановщик у нас, правда, умер два месяца назад от чумы… Ну да ладно! Я сам за кран сяду! Я умею малость. Кранов у нас штук пять бесхозных стоит. Короче, будет у тебя своя площадь! Ты подумай, а? Площадь имени Сергея Перевозова!

"Этого еще только не хватало. Изваять меня в виде троицы… Триамурти: Краев, Шрайнер и Перевозов. Три источника, три составные части расстройства личности".

– Нет, – сказал Краев. – Ни к чему это, обойдусь без площади. Извини, Петя.

– Вот, все вы так! – Стороженко удрученно развел руками. – Деградирует чумной народ. Вспомни, что пять лет назад было! Сообща город своими руками поднимали. Конфетку ведь сделали, а не город, получше, чем в любой Швейцарии. У меня заказов на скульптуры на год вперед было. А сейчас что? Раньше шести вечера ни одна собака не просыпается! Зажрались! Только до бара доползти, мескалина тяпнуть, чтобы потом слюни пускать да в потолке свои глюки выглядывать. Слушай, мне кажется, что бараны этого и хотят – чтобы у чумников поскорее крыша съехала.

– Слушай, Петя, – сказал Краев доверительно, вполголоса. – Вот ты "правильных" сейчас ругаешь… Баранов, так сказать. Не боишься, что за хибон тебя возьмут когда-нибудь? Кто-нибудь настучит…

– Настучит?!! – Петя загрохотал раскатистым басом. – Да я пойду сейчас и приварганю к моему писающему мальчику голову нашего президента! И лозунг напишу: "Да здравствует агрессия!" Никто и пальцем не поведет!

– Почему?

– А потому что бараны не могут применять к нам силовые методы! Мораль им не позволяет! – Петя шарахнул мягким кулачком по стойке. – Ты! Ты кто такой? Ты иностранец, да? Ты как в зону-то попал?

– С чего ты взял? – смутился Краев. – Какой я иностранец, типун тебе на язык.

– Ты не баран! На барана не похож. Но и про чумников ни черта не знаешь. Сразу видно, что ты в первый раз в чумную зону попал. Значит, ты иностранец!

– Я русский.

– Я не спорю, что ты русский. Только последние восемь лет ты жил где-нибудь за бугром. А потом вернулся на родину – ностальгия замучила. Тебе сделали прививку, провели тесты, выяснили, что ты неиммунный, и отправили в чумную зону. Ты что, думаешь, один ты такой олух нашелся? Мы таких иностранцами и называем! Ну, угадал я?