Свержение ига
Шрифт:
— Бездонное брюхо ничем не насытить! Может, оно и к лучшему вышло — нельзя перед погаными вечно растекаться!
И даже Василий, узнав о своеволии Семёна, не стал выговаривать своему всегдашнему противщику. Позже, когда слетела первая бравада, друзья собрались на совет.
— Не оставят они нас, покуда всё добро к рукам не приберут, — горячо заговорил Матвей. — Давненько к нам подбираются, и, видать, окончательный срок пришёл. Пора, думаю, тебе, князь, в Кафу подаваться и дружбу с Менгли-Гиреем ладить. Теперь лишь на него надёжа.
— Плохая надёжа, — усомнился Василий, — он сам за стенкою сидит.
Нот ты его оттуда и изыми, — деловито
— Чем? Двумя пушечками да дюжиной ручниц? Тоже мне вояки!
— Бог милостив, — вздохнул Матвей, — не о нас твоя забота, так что поспеши в Кафу, пока погань посольский двор не обложила.
Семён поддержал товарища:
— Верно, ты — посол Москвы и позор не должен принять. Покуда ты есть, посольство живо. Поспешай, Василий Михалыч...
Друзья обнялись на прощание, и вскоре Василий помчался по дороге в Кафу. Предусмотрительность Матвея оказалась верной.
Айдар, узнав о посрамлении Жузбасы, велел тому собрать свою сотню и отомстить неверным.
— Это будет твоей последней попыткой договориться с московитами, — предупредил он, — иначе завтра вы начнёте улыбаться друг другу с городской стены.
Едва только солнце коснулось окружных гор, ворота посольского двора затрещали под крепкими ударами. Матвей приказал готовиться к бою, а сам пошёл к буянам, всё ещё надеясь кончить дело миром. Однако, увидев искажённые яростью лица, понял, что мира не выйдет. Ныне правил не разум, а злоба, и разговор с ней должен быть особый. Семён выставил всю огневую наличность к воротам и разом ударил из неё поверх дувала. Залп, раздавшийся в вечерней тишине, оказался громче весеннего грома. В темнеющем небе заплясали огненные сполохи, над головами онемевших татар рассыпались искры, словно от высокого пламени. Семён распахнул ворота и крикнул:
— Проць с дороги! Не то каждый полупит в брюхо по такому заряду!
На татар смотрели в упор огнедышащие жерла, те попятились назад, а первым, увидя Семёна, бросился наутёк сам Жузбасы.
— Ты чем это пушки набил? — крикнул Матвей, стремясь превозмочь громкое ликование посольских.
— Потешными огнями, — осклабился тот, — у фрязинов, сказывают, ни один праздник без них не бывает. А цто, зна-а-атно!
— И ещё есть?
— Была бы потеха, — пожал плечами Семён.
Хан Джанибек гулял по вечернему саду. Сегодня по негласно установленному правилу наступала очередь для посещения четвёртой жены — дочери покорённого два года назад черкесского князя. Тонка была юная черкешенка и гибка, словно июньская лоза, казалось, пожелай, и трижды обовьётся она вокруг своего повелителя, но такого желания она никогда не выказывала. Пресыщенный и развращённый хан снисходительно объяснял это целомудренностью юной жены и принялся наставлять её по части любовных утех, однако обучение не приносило плодов. Ни разу не вспыхнула она ярким пламенем и только чадила, не давая ни света, ни тепла. А хан любил яркий огонь, часами мог смотреть он на играющее пламя, и, зная ханскую слабость, во дворце топили круглый год.
Джанибек представил всегда печальное лицо юной жены и не ощутил радости от предстоящего посещения. Сейчас его более занимала дочь аргинского бея, красоту которой уже давно славили придворные поэты. «В ней течёт истинная монгольская кровь, в которой растворен огонь степных костров, — думал хан, — он заставит её быстро познать азы любовной науки». По его телу пробежал лёгкий озноб — такой желанной представилась будущая жена. Он погасил преждевременный порыв и продолжил
— Кто является хозяином огня? — спросил его хан.
— Какого? — недоумённо переспросил советник.
— Этого! — раздражённо ткнул хан в светящуюся точку. — И этого, и того — всех!
— На крымской земле тебе подвластно всё.
— И огонь тоже?
Советник уловил заинтересованность в ханском голосе и радостно подтвердил:
— И огонь тоже, великий хан!
Ответ понравился. Джанибек расправил плечи и удивился:
— Но почему тогда моим имуществом пользуются бесплатно? Не пришло ли время ввести какие-то правила и учредить особый налог? Прикинь-ка его примерную величину, но так, чтобы наши подданные не оказались в особом затруднении.
Советник склонился в поклоне:
— Да славится твоё милосердие, о повелитель!.. — Он хотел ещё что-то добавить по поводу ханской заботы, но в это время небо над садом разукрасилось множеством огней — это московские пушки дали предупредительный залп по нападающей сотне Жузбасы. Хан, задрав голову, смотрел за их разноцветьем.
— Самое трудное будет, пожалуй, проследить за теми, кто зажигает огонь, — глубокомысленно заметил он. — Для этого придётся завести особых людей... А сейчас прикажи, чтобы ко мне немедленно доставили злоумышленников. Осмелившиеся зажечь небо должны заплатить не менее ста аспров [22] .
22
Аспр — серебряная монета, имевшая хождение в Крыму.
Вскоре ханский гонец уже стучался в ворота московского посольства. По тому, как он держался, было ясно, что приглашают посла не для ласкового слова. Семён стал остерегать засобиравшегося Матвея:
— Хотели нас басурманцы разом заглотнуть, ан не вышло. Теперя по кусоцкам сциплют. Повремени малость, на миру и смерть красна, а тама в одиноцку загибнешь.
Тот, однако, остереженья не принял:
— Не посмеют они на своём дворе зло послу учинить, для того иные места имеются. А коли зовут на говорку, так нам ли противиться? Не было ещё такого, чтобы русский поганца не переговорил.
До ханского дворца дорога недалёка, времени для раздумий не оставалось, одно только решил Матвей: коли уж придумана для них вина, нужно брать её без оговорок, ибо спор может только ожесточить хана. «А там, дай Бог, смягчим её», — подумал он о прихваченных звенящих дарах.
Джанибек напустил на себя строгий вид и на поклон Матвея даже не шевельнул головой. Толмач сурово спросил, почему московиты без ханского дозволения метали огонь в небо. Матвей смиренно ответил:
— Прости неведенье, великий хан, и прими нашу вину. — С этими словами он вытащил из-за пазухи золотой поднос и положил его к ханским ногам. Как ни хотел сохранить свою суровость Джанибек, а не удержался и просветлел ликом. Пошевелил поднос носком, чтобы ощутить грузкость, — тяжёл, обману не было. Выходит, и вправду мзду за огонь можно требовать. Перевёл подобревшие глаза на Матвея и спросил: