Свет и тени
Шрифт:
Однако худшее ещё впереди. Последовательный ведантизм приводит к моральному пораженчеству, не способному оправдать и утилитарную этику. Это происходит потому, что изменение, соответствующее иерархии состояний, высшей точкой которых является непроявленный Брахман, реализовать которое конкретное создание может посредством долгого, строгого, жёсткого процесса самопреодоления, свойственного йоге, является всего лишь ускорением того, что естественным образом происходит со всеми созданиями – это «истинное освобождение» вместо «отложенного освобождения», так что всё сводится к наличию… терпения. По сути, взгляд Веданты таков: мир, возникший из непроявленных состояний, вновь погружается в них в конце определённого периода – и так происходит раз за разом. В конце такого периода все существа, nolens volens, будут освобождены, «отданы обратно». Отсюда и новое отрицание: у развития не только отсутствует истинное, надличностное обоснование – отрицается и свобода этого развития. Создания, в конце концов, фатально обречены на «совершенство» (мы считаем, что можно говорить именно об этом свойстве, этой «относительности» непроявленного
Мы полагаем, что нет нужды ещё что-то пояснять нашим читателям относительно положений Веданты. Нам, несомненно, нужно совершенно иное. Действительно, едва ли можно винить «профанов», рассказавших нам обо всём этом. Если такое отрицание истины, ценностей и индивидуальности теперь является «метафизикой», то зачем нужна такая ненужная и бесполезная вещь? Разумеется, здесь мы пренебрегли различными положительными элементами Веданты (что не означает того, что отрицательные перестали таковыми быть) и делаем это потому, что они свойственны не только Веданте, но и некоторым иным эзотерическим традициям, а в особенности называемой нами «магической», или же потому, что мы должны сосредоточиться на всём отрицательном на Востоке в противоположность тем, кто, подобно Генону, не хочет видеть ничего положительного на Западе.
Мы должны отметить, что рассматриваем Восток с величайшим почтением и сами связаны с ним куда более глубокими узами, чем кажется с первого взгляда. Дело в том, что мы не можем и не хотим поддерживать догмы: Восток и Запад необходимо подвергнуть критике, которая бы отделила положительное от отрицательного в обоих случаях. Лишь после такого отделения – которое, строго говоря, необходимо проводить без всяких более или менее женских предрассудков и жажды противоречий – можно мыслить о синтезе, который, возможно, является вопросом жизни и смерти для обеих культур.
Говоря об этом синтезе, стоит упомянуть о двух важнейших моментах. Во-первых, необходимо преодолеть рациональное сознание, чисто логический и рассудочный уровень, с которым связана вершина Западной цивилизации. Однако на уровне, превосходящем это понятие, находятся вовсе не «чувства», не мораль, не набожность, не созерцание и не «интеллектуальное» отождествление; на нём находится могущество. Превосходит философа и учёного не святой, не художник, не созерцатель, а маг: правитель, господин.
Во-вторых, необходимо преодолеть направленное вовне сознание, затерявшееся в материальном мире и считающее его истинной реальностью. Однако этим преодолением должна быть не аскеза, отстранённость, бегство от истины, погружающаяся в грёзы о небесах вера или интеллектуальное погружение в «высшее тождество»: вместо этого необходимо прибегнуть к имманентному отказу миру в его духовном качестве, желающему сделать из реальности доказательство совершенства своего бытия. Мир необходимо считать реальным местом, где из человека можно извлечь Бога, подобно «Солнцу», извлекаемому из «земли». Эти требования наилучшим образом выражаются двумя максимами, позаимствованными как раз не из «профанической западной философии», а из метафизической восточной системы Тантры: «Без шакти (силы) освобождение является всего лишь иллюзией»; «О дама Кулы! В Куладхарме (тантрический путь силы) наслаждение становится совершенным осуществлением (йогой), зло становится добром, а сам мир становится местом освобождения».
Рене Генон. О МЕТАФИЗИКЕ ИНДУИЗМА: НЕОБХОДИМЫЕ ПОЯСНЕНИЯ
В статье, опубликованной на этих страницах (№№ 21–24 за 1925 год) и посвящённой нашей книге о Веданте, Юлиус Эвола совершил некоторое количество любопытных ошибок. Мы бы не обратили на них внимания, касайся они лишь области наших интересов, но всё куда серьёзнее – они относятся к интерпретации представленной нами доктрины, и именно поэтому невозможно оставить их без внесения поправок. Ещё ранее, в статье в журнале Ultra (сентябрь 1925 года) Эвола уже ощутил призыв защитить от нас современную западную науку, чью неадекватность в некоторых её аспектах он, впрочем, признаёт, и назвал нас «рационалистами». Этот непростительный промах, допущенный в процессе критики нашей книги «Восток и Запад», в которой мы как раз осудили рационализм – одну из главных ошибок современности, поистине поразителен. Теперь же мы видим, что и сама Веданта порицается им за «рационализм», хотя здесь это слово и не имеет своего истинного смысла – в любом случае, данное им определение, явно использующее категории немецкой философии, довольно туманно. Тем не менее, всё очень просто: рационализм является теорией, превыше всего ставящей разум как рацио и пытающейся отождествить его с интеллектом вообще или, по меньшей мере, с некоей высшей его частью, и, следовательно, отвергающей или игнорирующей всё, что его превосходит. Эта концепция является уделом профанической философии – в особенности, современной. Первым подлинным рационалистом был Декарт. Мы не видим иного определения этому термину, тем более что Эвола подчёркивает, что говорит «о рационализме как философской системе». Веданта в любом случае не имеет ничего общего с «философской системой», а мы уже обращали внимание читателей на то, что к метафизическим доктринам Востока никоим образом нельзя применять западные ярлыки.
На деле Эвола куда ближе нас к притязаниям
Существует и иная, ничуть не менее прискорбная ошибка, касающаяся уже характера этого метафизического знания: в соответствии с доктриной индуизма мы говорим о чистом знании и «созерцании» – поэтому Юлиус Эвола думает, что мы имеем в виду исключительно «пассивную» позицию. Дело же обстоит ровно наоборот. Действительно, одно из фундаментальных различий метафизического и мистического путей кроется в том факте, что первый по природе своей активен, а второй пассивен. Здесь можно провести аналогию с психологическими категориями воли и желания. Необходимо отметить, что эта связь носит характер аналогии и не является тождеством: в первую очередь потому, что нас интересует знание, а не действие (не следует смешивать «действие» и «деятельность»), а во вторую – потому, что мы говорим о находящемся за пределами психологии. Однако верно, что волю можно считать исходным двигателем метафизического осуществления, а желание – мистического. Более, впрочем, мы не можем ничем удовлетворить «волюнтаризм» Эволы, чья позиция в этом отношении лишена всяких метафизических, а также инициатических качеств, независимо от его собственных мыслей по этому поводу. Наибольшее влияние на него оказали такие немецкие философы, как Шопенгауэр и Ницше. Это влияние сильно превосходит воздействие тантры на то знание, которым он так гордится, разбираясь в нём притом ничуть не лучше, чем в Веданте. Примерно подобным же образом, исключительно сквозь призму западных идей, рассматривал буддизм Шопенгауэр. Воля, подобно всему человеческому, является лишь средством, и только знание является целью само по себе (здесь мы, разумеется, говорим о знании par excellence в истинном и совершенном смысле слова — о «надындивидуальном» и, следовательно, не человеческом знании, которое, согласно индуистскому выражению, подразумевает отождествление с познанным). В этом отношении Веданта и тантра сходятся, что видно всякому подлинному их знатоку. Конечно же, существуют и разногласия, но они касаются лишь средств достижения цели. Почему же тогда Эвола желает найти несуществующее несоответствие между этими разными взглядами? В таком случае нужно обратиться к написанному нами о «даршанах» и их взаимоотношениях в работе «Введение в изучение индуистских доктрин». Всякий может выбрать наиболее подходящий своей природе путь, ибо все пути ведут к одной цели, а различия исчезают, когда заканчивается область индивидуальных случайностей.
Мы, подобно Эволе, по меньшей мере осведомлены о том, что существует несколько инициатических традиций, совершенно ясно совпадающих с только что упомянутыми нами различными путями. Они различны лишь в своих внешних формах, а корень их одинаков, ибо Истина одна. Естественно, здесь мы говорим об истинных или «ортодоксальных» традициях – иные нам неинтересны. Данное понятие «ортодоксальности» не было понято нашим оппонентом, хоть мы несколько раз открыто указали, как его следует понимать, и объяснили, почему в этой области знания ортодоксальность и истина тождественны друг другу. Ошеломительным представляется утверждение о «гетеродоксальности» тантры, махаяны... и даосизма! Хоть мы максимально ясно отметили, что последний на Дальнем Востоке представляет собой чистейшую и всеобъемлющую метафизику! Кроме того, в «Человеке и его осуществлении согласно Веданте» мы процитировали весьма большую подборку даосских текстов для иллюстрации полного соотвествия между даосизмом и доктриной индуизма – разве мог Эвола этого не заметить? На самом же деле, в отличие от его утверждений даосизм не является ни «магическим», ни «алхимическим» учением – мы можем лишь спросить себя, откуда он позаимствовал эту странную идею. Что касается махаяны, то она является преображением буддизма путём повторного внедрения элементов, позаимствованных у ортодоксальных доктрин: именно так мы её охарактеризовали. Буддизм же как таковой, напротив, является гетеродоксальным и антиметафизическим по своей природе. Что касается тантры, следует отметить, что существует множество тантрических школ: некоторые из них, действительно, хотя бы частично гетеродоксальны, а прочие являются строго ортодоксальными. До последнего времени у нас не было возможности объясниться по этому вопросу, касающемуся тантры, но Эвола, который, заметим, лишь поверхностно постиг значение «шакти», определённо не понял, что мы крайне часто утверждали превосходство шиваистского взгляда над вишнуистским – и это могло бы открыть ему новые горизонты.
Разумеется, мы не будем задерживаться на критике отдельных моментов, вытекающих из его недопонимания, так как нас не способна убедить полезность определённых аргументов, выстроенных средствами профанической философии и должных оставаться лишь в её пределах. Долгое время известна мысль, что есть вещи, которые не следует обсуждать; необходимо ограничиться представлением доктрины как она есть для тех, кто способен её понять – именно так мы и пытаемся действовать по мере сил. Действительно ищущему знания мы никогда не откажем в желаемом пояснении, если это представляется возможным – то есть, если это не касается чего-то совершенно невыразимого. Однако если кто-то займёт критическую позицию, позицию участника спора, то «необходимо закрыть перед ним двери знания»; кроме того, какой смысл в объяснении чего-то кому-то, не желающему понимать? Мы позволим себе посоветовать Эволе поразмышлять над этими скромными принципами поведения, являющимися общими для всех подлинно инициатических школ Востока и Запада.