Свет твоих глаз

Лактысева Лека

Неожиданно Эдуард сам заговорил о Виктории:

– Знаешь, я только недавно узнал, что мама Вика мне не родная.

– Как - не родная?

– Обыкновенно.
– Эд болезненно усмехнулся.

Похоже, эта рана все еще на зажила. Да и заживет ли когда-нибудь?

– Расскажешь?
– мягко попросила я, отпуская залитую спреем мужскую ладонь.

– Если ты готова выслушать…

– Да.

Эдуард отложил пакет со льдом. Взъерошил пятерней коротко стриженые волосы.

– Когда у меня резко упало зрение, начали искать причины. По

некоторым признакам мой врач, доктор Слепнев, заподозрил, что это наследственное. Взялся расспрашивать, встречались ли похожие случаи по отцовской и по материнской линии. Тут-то родители и признались…

– А ты знаешь, кто твоя настоящая мать?

– Она была студенткой из Канады. Училась в университете, где преподавал отец, по обмену. Ну и…

– Понятно. Молодой привлекательный преподаватель, раскрепощенная девушка из другого мира, где сексуальная революция прогремела намного раньше, чем у нас… - я покивала, давая понять, что не осуждаю отца Эда. Всякое в жизни бывает.

– Да. Она родила и оставила меня отцу. Сама жить у нас не пожелала, и отца к себе не позвала. Так что до трех с половиной лет отец растил меня один. Потом познакомился с Викторией. Забавно…

– Что?

– Я думал, что все дети зовут родителей по имени - как мы с братом: мама Вика, папа Ким. Оказалось, это не так. Просто вначале я называл Викторию тетей Викой. Потом переключился на слово «мама», но имя так и говорил - по привычке.

– Мне кажется, Виктория к тебе очень тепло относится!
– я видела, что Эду непросто говорить на эту тему, но не знала, чем его подбодрить.

– Ты права. Я никогда не чувствовал себя неродным. Мама Вика всегда наказывала нас с Тимом одинаково сурово, и хвалила - от всей души.

– Тебе повезло, что у тебя есть брат.
– Теперь грустно стало мне.

Жаль, что мама с папой не успели родить мне братика или сестренку. Отец слишком рано погиб.

– Мне невероятно повезло, и с родителями, и с братом, - согласился Эд.

– А ты не хочешь найти ту, биологическую мать?
– Ох! Ну куда я лезу? Зачем?

Но Скворцов отнесся к вопросу терпимо. Мотнул головой отрицательно, тут же сморщился, схватился за лоб. Похоже, от резкого движения закружилась ушибленная голова. Снова прижал к шишке лед.

Потом все же ответил:

– Не хочу. Хотя доктор Слепнев настаивает, что нам следовало бы узнать, есть ли случаи резкого падения зрения в ее семье. Если есть - это будет очень веским доводом в пользу диагноза, который он мне поставил.

И снова я не удержалась от вопроса:

– А ты не боишься, что твой ребенок, которого родит тебе суррогатная мать, унаследует твое… заболевание, и со временем тоже…

– Ослепнет?

– Ну… да…

Скворцов встал. Отыскал пакет собачьего корма, отмерил Найджелу вечернюю порцию. Потом отошел к окну. И уже оттуда заговорил:

– Синдром Лебера передается только от матери к детям, девочкам и мальчикам. Мужчина может заболеть сам, но его дети будут здоровы.

– Значит, ты уверен, что у тебя этот

синдром?

– Все остальное исключили.

– Понятно.

Я забрала у Эда и отнесла обратно в морозилку слегка подтаявший кусок свиной корейки, бросила салфетку в стирку, запустила посудомоечную машину. Этой возней я пыталась заполнить повисшую неловкую паузу. Мне казалось, что теперь, после откровений, Эдуард ждет от меня что-то еще, кроме короткого слова «понятно». Но я не знала, что сказать.

– Ника, ты отказалась становиться суррогатной матерью, потому что опасалась, что у ребенка, которого родишь, будут проблемы со зрением?

У меня подкосились ноги. Я быстро опустилась на ближайший стул.

Ну вот опять!

Зачем он меня мучает?!

– Я вообще не собираюсь больше рожать!
– выдохнула хрипло.

Перед глазами встала опустевшая кроватка сына. Балдахин, яркие погремушки. Набор бутылочек и пустышек - они наверняка покрылись пылью там, в детской, куда я ни разу не заходила с тех пор, как уехала от мужа к маме.

– Больше? Ты рожала?..
– Эд оторвал зад от подоконника и зашагал ко мне.

– Не хочу об этом говорить!
– я вскочила и бросилась к лестнице.

Скворцов звал меня, уговаривал не убегать, но уже не пытался догнать. Похоже, разбитый лоб его чему-то все же научил.

Вот бы этот несносный мужчина научился еще и не лезть в мое прошлое!

Слишком недавнее. Слишком болезненное, чтобы о нем получалось говорить без слез.

Заперлась в спальне. Уткнулась носом в подушку. Замерла, не дыша. В груди нарастала боль. Разрывала внутренности, потрошила наживую. Хотелось кричать. Выть. Скулить. Но я молчала. Знала: позволю себе пролить хотя бы слезинку - и уже не остановлюсь. Как тогда, в кабинете Скворцова.

Эдуард поднялся наверх где-то через полчаса. Я слышала его шаги - сначала на лестнице, потом - в коридоре. Они стихли у моей двери.

Какое-то время Эд стоял там, по другую сторону преграды, и ничего не делал. Затем постучал. Спросил осторожно:

– Ника, ты только скажи мне: с тобой все хорошо?

Не считая того, что мне обеспечена очередная бессонная ночь - все просто отлично.

Наверное, если я хочу, чтобы Эд больше никогда не просил меня родить, и вообще не заговаривал со мной о детях, лучше сказать ему все, как есть. Сейчас.

Я встала. Подошла и открыла дверь, но не стала приглашать Эда к себе.

– Мой сын умер, Скворцов. Полтора года назад. Я буду тебе очень признательна, если сейчас ты молча уйдешь в свою комнату, и больше никогда не будешь спрашивать об этом.

– Да, прости. Я не должен был… - Эд отступил на шаг. Поднял было руку и тут же уронил ее.
– Я пойду.

– Иди.

И снова утро. Помятый не выспавшийся Скворцов. Похоже, его тоже донимала бессонница. В этот раз я приготовила блинчики с творогом, с курицей и сыром, с грибами и яйцами. Всех по четыре штуки. Эдуард умял восемь. Мне осталось четыре - более чем достаточно, если учесть, что были еще фрукты.