Светлячок надежды
Шрифт:
Дом выглядел точно так же, как прежде – красивый, ухоженный сельский дом, белый, с круговой террасой, выходящей на два акра зеленого склона, обнесенного изгородью из поросших мхом кедровых бревен.
Шины хрустят по гравию; я заезжаю во двор и останавливаюсь.
Наверху окно комнаты Кейт. Я смотрю на него и на мгновение возвращаюсь в прошлое: мне четырнадцать лет, и я стою на этом же месте со своим велосипедом и бросаю камешки в окно.
Воспоминания вызывают у меня улыбку. Бунтарка и послушный ребенок. Такими мы были в самом начале нашей
В ту ночь мы съехали на велосипедах с Саммер-Хиллз в темноте. Плыли, летели, раскинув руки.
Только потом, когда уже было слишком поздно, я поняла, что в те годы ведомой была я, а не она. Это я не могла отпустить ее.
Дорога от дома ее детства до моего занимает меньше минуты, но для меня это перемещение из одного мира в другой.
Старый дом, в котором жили дедушка и бабушка, выглядит не так, как я его помню. Двор перекопан; посреди него кучи – сломанные ветки, полусгнившая трава. Раньше все это скрывали гигантские кусты можжевельника. Теперь кто-то выкорчевал кусты, но ничем их не заменил, оставив перед домом груды земли и корней.
Можно лишь догадываться, что меня ждет внутри. За тридцать с лишним лет взрослой жизни я виделась с матерью лишь несколько раз, причем всегда сама искала ее. В конце восьмидесятых, когда мы с Джонни и Кейт вместе работали на местной телестудии, я наткнулась на свою маму в палаточном лагере в Йелме; в то время она была последовательницей Дж. З. Найт, домохозяйки, которая утверждала, что общается с духом по имени Рамта, которому тридцать тысяч лет. В две тысячи третьем году я взяла съемочную группу и снова отправилась на ее поиски, наивно полагая, что прошло достаточно времени и можно начать все сначала. Она жила в ветхом трейлере и выглядела хуже, чем когда-либо. С сияющими от надежды глазами я забрала ее домой.
Она украла мои драгоценности и растворилась в ночи.
Последний раз я видела ее несколько лет назад в больнице. Ее избили и бросили умирать. Тогда она сбежала, пока я спала на стуле рядом с ее кроватью.
Тем не менее я здесь.
Я останавливаю машину и выхожу. Держа перед собой ноутбук, словно щит, ковыляю по захламленному участку, переступаю через садовые совки, лопаты и пакетики семян. Входная дверь деревянная, поросшая светло-зеленым мхом. Я набираю полную грудь воздуха, медленно выдыхаю и стучу.
Тишина.
Вероятно, она лежит где-нибудь на полу – без чувств, в стельку пьяная. Сколько раз я возвращалась из школы и находила ее на диване в полубессознательном состоянии: сигарета с марихуаной у протянутой руки, а храпит так, что разбудит даже мертвого.
Я дергаю за ручку и обнаруживаю, что дом не заперт.
Естественно.
Я осторожно открываю дверь, вхожу и громко окликаю:
– Эй!
Внутри мрачно и темно. Почти все выключатели, которые я нахожу, не работают. Я ощупью пробираюсь в гостиную, нахожу лампу и включаю.
Кто-то убрал с пола грубое ковровое покрытие,
Меня так и подмывает уйти. В глубине души я понимаю, что из этой встречи ничего не выйдет, что от своей матери я опять не получу ничего, кроме душевной боли, но дело в том, что я никогда не могла расстаться с ней. Ни в те годы, которые мы провели вместе, ни когда она бросала или разочаровывала меня. Каждый год из моих сорока восьми лет отмечен жаждой любви, которой у меня никогда не было. По крайней мере, я уже не жду ничего другого. И в определенном смысле это помогает.
Я сажусь на хлипкий складной стул и жду. Он не так удобен, как другой, мягкий, но я не уверена в чистоте ткани и поэтому выбираю металлический.
Ожидание длится несколько часов.
Наконец, уже в девятом часу вечера, слышится шорох шин по гравию.
Я выпрямляюсь.
Дверь открывается, и я вижу мать – впервые почти за три года. Кожа у нее серая и морщинистая, как после многих лет лишений и пьянства. Ногти черные от грязи.
– Талли, – говорит она. Это меня удивляет – сильный, звучный голос и уменьшительное имя. Всю жизнь она называла мена Таллулой – именем, которое я ненавидела.
– Привет, Облачко, – отвечаю я, вставая.
– Теперь я Дороти.
Еще одна смена имени. Я не успеваю ничего сказать, потому что в дом входит мужчина. Он высокий и жилистый, а глубокие морщины на его загорелых щеках похожи на борозды. Глаза выдают его прошлое – явно такое, каким не стоит гордится.
Моя мать под кайфом, я в этом уверена. Хотя откуда мне знать? Ведь я ни разу не видела ее в нормальном состоянии.
– Я так рада тебя видеть, – говорит она и неуверенно улыбается.
Я ей верю – но я всегда ей верю. И эта вера – моя ахиллесова пята. Моя вера так же неизменна, как ее неприятие. Каких бы успехов я ни добилась в жизни, несколько минут рядом с матерью превращают меня в несчастную маленькую Талли, которая не перестает надеяться.
Но только не сегодня. У меня нет времени и сил в очередной раз садиться в ту же лодку.
– Это Эдгар, – говорит мать.
– Привет, – здоровается он и, нахмурившись, смотрит на мать. Наверное, ее дилер.
– У тебя есть семейные фотографии? – нетерпеливо спрашиваю я. Кажется, у меня начинается клаустрофобия.
– Что?
– Семейные фото. Снимки, где я маленькая девочка и все такое.
– Нет.
Мне хотелось бы оставаться безразличной, но я не могу, и это меня злит.
– Ты не фотографировала меня маленькую?
Мать молча качает головой. Оправдания у нее нет, и она это понимает.
– Ты можешь хоть что-нибудь рассказать о моем детстве, о том, кто мой отец и где я родилась?
Она морщится от каждого моего слова, бледнеет.
– Послушайте, мисс… – Наркодилер направляется ко мне.