Светлячок надежды

Ханна Кристин

Я улыбаюсь. Как я могла забыть, даже на минуту? В эти выходные у Мары выпускной. Я два дня проведу с семьей Муларки и Райан. Это подарок, который я очень ценю. Возможно, я даже попрошу Джонни помочь мне найти работу.

– Не волнуйтесь, Марджи. Я уже все забронировала для нас всех. В семь часов, в «Мадео».

14

В эти выходные я собираюсь быть такой, какой была прежде. Буду делать вид, что у меня нормальная жизнь и что в ней мало что изменилось. Буду смеяться с Джонни, обнимать

свою крестную дочь и играть в видеоигры с мальчиками.

Не буду видеть в их новом доме только пустые стулья и людей, которых нет. Сосредоточусь на тех, которые рядом. Как в стихотворении Вордсворта – буду черпать силы в том, что осталось.

Когда такси останавливается перед современным домом на ухоженном участке в Беверли-Хиллз, я чувствую, как моя решимость сменяется паникой.

Кейт бы тут не понравилось.

Ксанакс успокаивает мои расшалившиеся нервы.

Я выхожу из машины и качу свой единственный чемодан по каменной дорожке. Подхожу к парадной двери и нажимаю кнопку звонка. Никто не отзывается, и я открываю дверь и вхожу, громко окликая хозяев.

Близнецы скатываются по широкой каменной лестнице, толкаясь и громко смеясь, похожие на щенков. Им по девять с половиной лет – длинные, всклокоченные каштановые волосы и белозубые улыбки. Увидев меня, они пронзительно кричат. Я едва успеваю приготовиться, чтобы их бурные объятия не сбили меня с ног.

– Я знал, что она приедет, – говорит Лукас.

– Ты врун, – смеется Уильям. – Это я сказал. – Он поворачивается ко мне: – Что ты привезла Маре?

– Вероятно, «феррари», – говорит Джонни, входя в комнату.

За одно мгновение вся история нашего знакомства проносится у меня перед глазами, словно река из мелькающих картинок. Я знаю, что мы оба думаем о женщине, которой больше нет, и о расстоянии, которое разделило нас. Он подходит ко мне.

Я толкаю его бедром, потому что не знаю, что сказать. Придумать что-нибудь я не успеваю – слышится голос Марджи. И вот я уже окружена ими – мальчиками, Джонни, Бадом, Марджи. Все говорят одновременно, улыбаются, смеются. Потом близнецы снова тащат бабушку и дедушку наверх, показать какую-то «крутую видеоигру», и мы с Джонни остаемся одни.

– Как Мара? – спрашиваю я.

– Отлично. Думаю, у нее все хорошо, – говорит он, хотя по его вздоху я понимаю, что это не совсем так. – Как ты? Я все жду, когда снова начнутся твои «Подруги».

Вот он, решающий момент. Я могу сказать ему правду и даже попросить помощи. Поведать о рухнувшей карьере и обратиться за советом.

Но не могу. Может, это печаль, может, моя гордость, а может, и то и другое. Но я точно знаю, что не могу сказать Джонни, что от моей жизни остались одни обломки – после всего, что ему пришлось вынести.

– Отлично, – говорю я. – Пишу книгу, что-то вроде автобиографии. Джордж утверждает, что это будет бестселлер.

– Значит, у тебя все в порядке?

– В полном.

Он кивает и отводит взгляд. Потом, даже когда у меня кружится голова от радости, что

я снова с этими людьми, я все равно думаю о своей лжи. И гадаю, не такой ли у меня «порядок», как у Мары.

А с Марой не все в порядке. Это становится для всех шоком. В субботу, в день выпускного у Мары, когда мы все собрались в гостиной, она спускается к нам по лестнице. Мара выглядит худой и бледной – страшной, как призрак, другого сравнения мне в голову не приходит. Плечи у нее опущены, тусклые черные волосы закрывают лицо.

– Помогите мне, – говорит она, спустившись в гостиную, и поднимает руку, из которой хлещет кровь. Я бросаюсь на помощь, Джонни тоже. Мы снова ругаемся и говорим друг другу обидные слова. Но я твердо знаю: Маре нужна помощь, а я обещала не бросать ее. Я клянусь Джонни, что позабочусь о ней в Сиэтле, отведу на прием к доктору Блум.

Джонни не хочет отпускать ее со мной, но разве у него есть выбор? Я говорю, что знаю, как помочь ей, а он растерян и понятия не имеет, что делать. В конце концов он разрешает Маре провести у меня лето. Но ему это не нравится. Совсем. И он этого не скрывает.

В июне две тысячи восьмого Мара переезжает в мою квартиру. Это был один из тех чудесных, ярких дней начала лета, которые заставляют жителей Сиэтла вылезти из темных домов, надев прошлогодние шорты, щурясь, как кроты на свету, и разыскивая убранные куда-то солнцезащитные очки, про которые не вспоминали несколько месяцев.

Меня переполняет гордость: я выполнила данное Кейт обещание. Конечно, я теперь не в лучшей форме, и паника нередко подстерегает меня, нападая из засады, когда я меньше всего этого ожидаю. Да, я пью больше, чем следовало бы, и злоупотребляю успокоительным. И уже не могу спать без таблеток снотворного.

Но все это меркнет перед сознанием того, что теперь у меня есть обязанности. Я помогаю Маре распаковать ее маленький чемодан, а потом, в наш первый вечер здесь, мы сидим в гостиной и говорим о ее матери, как будто она вышла в магазин и скоро вернется. Я знаю, что это неправильно, что мы обманываем себя, но нам это необходимо – обеим.

– Ты готова к понедельнику? – наконец спрашиваю я.

– К встрече с доктором Блум? – уточняет Мара. – Нет. Честно говоря, нет.

– Я буду рядом с тобой на этом пути, – обещаю я. Больше мне ничего не приходит в голову.

На следующий день, пока Мара беседует с доктором Блум, я нервно расхаживаю по приемной.

– Вы протопчете дорожку на ковре. Примите ксанакс.

Я застываю на месте и оборачиваюсь.

На пороге стоит парень. Он одет во все черное, ногти у него накрашены, а мрачных побрякушек хватит на целый магазин на Бурбон-стрит. Но за обликом гота угадывается необычная красота. Он движется с грацией Ричарда Гира в «Американском жиголо» и садится на диван. В руке у него книжка стихов.

Мне нужно чем-то себя отвлечь, и я подхожу и сажусь на стул рядом с парнем. От него пахнет марихуаной и благовониями.