Светлые аллеи (сборник)
Шрифт:
Дело кончилось тем, что я пошёл её смеющуюся и пьяную провожать и трахнул прямо в палисадничке. Чтобы сделать ей приятное и создать хотя бы минимально романтическую обстановку, я выбрал место под берёзкой. Хотя не исключено, что это было другое растение — темнота так обманчива. Во время прелюдии к таинству траханья она путала меня с каким — то Никодимом, но я давно не обращаю внимания на такие мелочи. Потом она как — то странно притихла. Когда я закончил свои нехитрые мужские дела, я понял причину. Короче, мне пришлось её будить. Но на такие мелочи я тоже давно не обращаю внимания, хотя, не скрою, я ожидал, что она с большим энтузиазмом откликнется на мой
А через два дня, узнав в справочной телефон, я ей позвонил. Она долго не могла понять, кто ей звонит, а когда поняла, сразу взяла визгливый тон.
— Ну что ты мне звонишь?! Я же сказала Сергею! И вообще за кого меня принимают? За дуру? Тебе что, Сергей не говорил?
— Ничего он мне не говорил, — растерялся я.
— Я же ему сказала, что ты не в моём вкусе. Что ты на любителя. Понял, придурок? И оставь меня в покое!
Всего я ожидал, но только не этого. Этого тона. Этой брезгливой агрессивности и непонятной ненависти. На такие мелочи я до сих пор не могу привыкнуть не обращать внимания. Что я ей сделал? Ну не нравлюсь, сказала бы культурно. Я человек смекалистый, понял бы. И я ей позвонил всего один раз, а у неё такая истерика, как будто я её преследую пол года.
Тем не менее я глупо промямлил:
— А как же палисадничек? А как же берёзка?
— Какой ещё палисадничек? — злобно удивилась она — Какая ещё берёзка? Саксаул недоделанный! Ты лучше в зеркало на себя посмотри! — и с этими словами моя библиотекарша гневно бросила трубку. И чему их там в библиотеках учат?
Полчаса я лежал в полнейшей прострации. Почему — то пахло палёным. Видимо это обида жгла душу. И вдруг я догадался об одной вещи. Я понял, что она ни хрена не помнит, что было в палисадничке. Алкогольный склероз. В принципе это ничего не меняло. Тем не менее я немного взбодрился, восстал с одра и подошёл по её совету к зеркалу. Всмотрелся в знакомые черты и сказал своему отражению:
— Всё равно мне папа говорил, что я самый красивый. К вечеру стало легче. «Ничего, — утешал я себя, — боженька её накажет».
А через полгода я узнал, что она вышла замуж. Серега рассказал. Там оказывается случилась целая история. Библиотекарша, как выяснил Серёга у жены, была не такой уж невинной овечкой, а скорее игривой козочкой. Вообщем, всё это время она имела любовника, бывшего прапорщика, разжалованного за пьянство. Я ещё удивился-это сколько надо пить, чтобы тебя выгнали из армии и за пьянство. Но дело не в этом. Встречались они, встречались и как не применяли контрацепцию, библиотекарша неожиданно «залетела». И на старуху бывает проруха. С прапорщиком её родственники провели воспитательную работу, пообещали машину и он, скрепя сердцем и проклиная китайские презервативы, дал согласие на свадьбу. И Серёга начал рассказывать, как на этой свадьбе ему злые люди набили морду.
— Подожди, — прервал я описание драки, — а мужа не Никодимом зовут?
— А ты откуда знаешь? — удивился Серёга.
— Да так, — сказал я и ощутил холод в груди, как будто там рассасывалась мятная конфетка.
Прошли годы. Я время не засекал, но пять лет точно прошло. И однажды в магазине я её встретил. Она меня, конечно, не узнала, хотя в силу ряда экономических причин на мне была та же одежда, что и в тот вечер, пять лет назад. Я же её узнал сразу, хотя она и сильно раздобрела. Из худенькой, угловатой девушки она превратилась в толстую кругловатую бабу. Библиотекарша стояла
— Всё равно ты самый красивый, сынок.
Погладил его ещё раз и вышел.
Больная тема
Я плохо переношу боль. Низкий болевой порог, знаете. Где-то в области отрицательных значений. Всем хорошо, а мне почему — то больно. А может причина — полнейшее отсутствие мужественности. Не знаю. А тут у меня от прожитых лет начали портиться и разрушаться зубы и их нужно было как — то лечить и реставрировать, а то улыбка уже стала неприличной и вызывала у людей оторопь и грусть.
Ходил я к стоматологу Паше — молодому симпатичному специалисту. Парень он в целом был очень неплохой, если не принимать во внимание профессию. Мы с ним даже слегка подружились и часто болтали о том, о сём. Но ремесло незримо разрушало его личность.
— A-а, пришёл, — говорил он на правах друга и потирал руки — Ну садись, садись — продолжал он таким тоном, как будто приглашал за праздничный стол.
Я сердечным содроганием усаживался в кресло и мысленно прощался со своей глупой жизнью. Везучие умирают под ножом хирурга, а я умру под сверлом дантиста.
— В туалет сходил? — с суровостью спрашивал Паша — он всё боялся, что я обоссу ему зубоврачебное кресло.
— Сходил. И по маленькому и по большому. — уныло докладывал я.
— Завещание написал? — уже в шутку продолжал он — Сейчас мы из тебя Павку Корчагина будем лепить. Будем тебя учить разговаривать по — китайски. Ну клади голову.
Я клал свою пропащую голову на приспособление на спинке кресла — слегка модернизированную плаху.
Паша начинал бренчать своими орудиями пыток, наконец выбирал самого зловещего вида инструмент и вертел им перед моим взопревшим носом.
— Сейчас я тебя кончать буду. — предвкушая, говорил он — Вот этой штучкой. Как засуну глубоко— глубоко.
Ему нравилось пугать меня и забавляться моим страхом. Чтобы не огорчать человека, я делал вид, что верил. Вернее наоборот. Я ему безусловно верил, но делал вид, что принимаю его слова за мягкий юмор.
Он начинал что-то сверлить во мне. Мои мозги дребезжали. Потом с надеждой спрашивал:
— Ну как, больно?
— Пока нет, — говорил я.
— Да? — удивлялся он и удваивал усилия.
Наконец становилось больно. Я начинал покрикивать. У Паши улучшалось настроение и он вполголоса напевал песню про какую-то Кончиту.
— Да, плохие у тебя зубы — иногда сообщал он мне.
— Отчего же они плохие? — спрашивал я.
— Не ухаживаешь. Не чистишь.
— Не, я каждый день зубы чищу — обижался я.
— Люди чище жопу вытирают, чем ты зубы чистишь, — неодобрительно говорил Паша и приказывал — Клади голову.
Я клал и пытка продолжалась. Пока я сидел в застенках кабинета, очередь в коридоре, слыша мои тарзаньи вопли, потихоньку рассасывалась в пространстве. Только однажды остался один старичок.