Светоч русской земли

Иванов Сергей Иванович

– Не жди, езжай!
– сказал Сергий.
– В сентябре поедешь назад, навести меня! Около месяца я ещё проживу!

Фёдор кивнул, не поднимая головы, чувствуя, как слёзы застилают глаза.

– Не погибнет Русь?
– спросил он.

– Не погибнет!
– ответил Сергия.
– Пока народ – молод и не изжил себя, его невозможно убить, когда же он становится стар и немощен, его не спасти.

– Как Византию?

– Да, как Византию! Ты был там и знаешь лучше меня.

– Там это трудно понять! Большой город. Многолюдство, торговля, в гавани полно кораблей... Но сами греки! Если бы всё, что они имеют, дать нам...

– Не ведаю, Фёдор! Может, когда мы будем иметь всё это, то тоже постареем!

Трещало

и стреляло в печи еловое бревно. Скребла мышь. Два человека, отец и сын, наставник и ученик, сидели рядом и смотрели в огонь. Им скоро расставаться - до встречи уже в Горнем мире.

– Приходи иногда ко мне на могилу, Фёдор!
– попросил Сергий.

– Хорошо, приду!
– сказал Фёдор.

Фёдор вернулся из Москвы двадцать второго, когда игумен Сергий уже лежал. Его взгляд был неотмирен. Но он всё-таки узнал племянника и сказал:

– Умру через три дня! Василий - в Орде?

– В Орде, - ответил Фёдор, приподнимая изголовье, чтобы наставнику было удобнее выпить отвар лесных трав - единственную пищу, которую ещё принимало его чрево.

Намереваясь дождаться кончины, Фёдор погрузил себя в келейные и монастырские заботы, заменив на время Никона. Засучив рукава, вычистил и вымыл келью наставника и даже ночную посудину, соорудил удобное ложе, чтобы Сергий мог полулежать. Отстранив келейника, топил, варил и таскал воду. Хуже нет сидеть без дела у постели умирающего, ахать и вздыхать, надрывая сердце себе и другим! Умирающему, как и Господу, нужна работа, нужен труд, без которого бессмысленно сидеть у постели, дожидаясь конца. Фёдор с Никоном перемолвился, обсуждая дела обители. Средства на строительство каменного храма Никон собирался получить с Юрия Звенигородского, но надо было при этом не обидеть великого князя, у которого с братом были сложные отношения, а с кончиной Сергия и отношение Василия к обители могло перемениться не в лучшую сторону. Всё это Никон понимал и уже обращался к тем и иным великим боярам, ища заступничества и милостей. Высказал Фёдору и такое, что дарения сёлами и землями, от которых отказывался Сергий, он намеревается брать, ибо только так хозяйство монастыря встанет на ноги, а в дни лихолетий, моровых поветрий и ратных обид монастырь, владеющий землёй, сможет просуществовать без подачек со стороны и подать милостыню нуждающимся в ней, да и поддержать порой великого князя.

Фёдор смотрел на румяное лицо Никона, на его руки, деловую стать и уверялся всё больше в правильности выбора дяди. Да, умножившуюся обитель, где заведены и книжное, и иконное, и иные художества, с десятками братий и послушников, тысячами прихожан, - такую обитель, чуть-чуть новую и даже чужую его юношеским воспоминаниям, должен вести муж, подобный Никону. И пусть это будет уже иной монастырь, не потаённая лесная, малолюдная пустынь, но знаменитая на сотни поприщ вокруг обитель, - дело Сергия не погибнет и не умалится в этих руках.

К Сергию он забегал каждый свободный миг. Ночевал на полу, у ложа наставника. Просыпаясь, слушал неровное, трудное дыхание, шепча про себя слова молитвы. В ночь на двадцать пятое Фёдор почти не спал, но Сергий оставался жив и даже под утро почувствовал в себе прилив сил. Он исповедался и принял причастие, потом попросил соборовать его. После соборования уснул. Потом начал пальцами шарить по постели. "Обирает себя!" - прошептал кто-то из монахов. Фёдор не заметил, как келья набралась до отказа, стояли на коленях у ложа, теснились у стола и дверей. Все молчали, стараясь не пошевелиться, не кашлянуть. Фёдор сидел, держа руку наставника. Сергий приоткрыл глаза, прислушался. В это время у двери началось шевеление. Оглянувшись, Фёдор увидел, как двое послушников вводили высокого иссохшего старца. Он не сразу узнал отца, а узнав, поспешил навстречу. Стефан опустился у ложа Сергия, склонился, прикоснувшись лбом к шевелящимся рукам. Хрипло - отвык говорить - сказал:

– Прости, брат!

Сергий попытался поднять руку, но не смог. Его глаза, полуприкрытые веками, бродили по келье, по лицам, никого не узнавая, но вот остановились на Фёдоре, и улыбка коснулся его щёк. Фёдор схватил холодеющие руки наставника и уже не отпускал до конца. Сергий дышал всё тише. Ещё раз блеснул его взор из-под полусмеженных

век и стал угасать, холодеть, теряя блеск, и руки остыли. В тишине кельи только слышалось редкое, хриплое, чуть различимое дыхание. Но вот Сергий дёрнулся, вытянулся под одеялом, по телу пробежала дрожь, руки ожили, ухватив пальцы Фёдора, - и одрябли, потеряв последние искры жизни. Дыхание Сергия прервалось, а лицо стало холодеть, молодея на глазах. Уходили печаль и страдание, разглаживались морщины лица. Происходило чудо. Сергий переселялся в Тот, Лучший мир. Все молчали и не двигались, потрясённые. И только молодой монашек в заднем ряду, начал рыдать, и эти рыдания рвались, разрывая тишину... Но вот инок справился с собой, смолк, и тогда, сначала тихо, а потом всё громче, поднялся хор голосов, поющих канон на отлучение души от тела, сложенный Иоанном Дамаскином в Синайской пустыне!..

Похоронили Сергия там и так, как он велел, недалеко от кельи, в вырубленной им колоде.

Глава 11

События редко зависят от воли одного человека и редко с ним одним и кончаются. Борьба за Нижний Новгород, начатая московскими володетелями едва ли не полвека назад, подходила к концу. Василий в Орде высидел серебром и упрямством ярлык на Нижний Новгород под Борисом Константиновичем.

Вернувшись, ещё в Коломне получил грамоту, что в Великом Новгороде без него решили: "На суд к митрополиту не ездить, а судиться своим судом у архиепископа", грамота о чём по приговору всего города была положена в ларь святой Софии. В гневе решил послать полки на Великий Новгород, да Данило Феофаныч окоротил:

– Сперва, княже, пошли бояр! Крови б не нать!

Василий раздул ноздри, но не сказал ничего. Склоняя голову, первый полез наружу, едва не задев теменем притолоку.

"Сергия, вот кого не хватает ныне!" - помыслил уже на дворе, когда ветер бросил ему в лицо горсть снежной крупки.

В церкви обняла благость. Ревел хор. В кострах свечного пламени лики Феофановых праведников и жён, святых воинов, мучеников, апостолов и пророков взирали с ещё не просохших стен. Василий огляделся и почувствовал, что Феофан Грек в чём-то упредил его сегодняшнее состояние, эту смесь усталости, ярости, чаяний и надежд, придав человеческому метанию Высокий, Надмирный, Неземной смысл. Святые мужи, прошедшие гнев и отчаяние, испытавшие и муки, и изнеможение духовных сил и одолевшие всё это, возвысившиеся над земными срамом и суетой, взирали на него с Горней выси и из Того мира протягивали к нему стрелы своих Усилий и Воль. Феофан был страстен, угрюм, трагичен и велик. Его живопись нельзя было назвать наивной или ранней. Крушение Византийской империи стояло у него за спиной, высвечивая трагическим пламенем фигуры его святых.

Василий поёжился. Художник не был ему близок, но поднимал, заставлял мыслить и звал к Преодолению и Борьбе. Хорошо, что он пришёл сюда, а не отстоял службу в домовой часовенке! Хорошо, что увидел работу мастера, заставившую его устыдиться собственной минутной слабости.

Он, достояв службу, принял причастие. В толпе придворных прошёл назад, в терем набитый до отказа. Справился, хорошо ли покормят ратных и возчиков, вернувшихся с ним из похода. Пригласил старшего, Ивана Фёдорова, к своему княжому столу.