Светоч русской земли

Иванов Сергей Иванович

До прихода гостей в мастерской стояла сосредоточенная, рабочая тишина. Звучали слова: санкирь, плави, вохрение, подрумянки, света, болюс, пропласмос, гликасмос, сарка... Поминалось, что лик на иконе пишется плавями, в семь слоёв.

Феофан, явившийся вскоре за Киприаном, кивком головы поприветствовал Данилу, сказав:

– Торопят!

Данило кивнул, сощурив глаз. Разговор сразу пошёл деловой: требовалось достать камня лазурита, который привозят самаркандские купцы, требовался алебастр, требовался рыбий клей, карлук, требовались виноградная чернь, багор, бакан и пурпур, синопийская земля и цареградская охра.

Владимир Андреич свалился в этот разговор как рухнувшая в озеро скала:

– Обещал мне терем расписать! Москву изобразить явственно! Мастеры ить уже и свод свели! Токмо тебя и сожидают!

– После Пасхи начнём!
– сказал Феофан, утишая готовый прорваться каскад обвинений.
– Только напишу с выси, яко ангелы или птицы зрят её! Во фрягах ныне принят иной пошиб, смотрят снизу, как бы от лица идущего людина. Но сиё - лжа! Смотрим на мир не только смертными глазами, но и оком души, провидим и то, что открыто в сей миг, но ведомо нам по

опыту.

– Ну, коли так...
– отозвался князь-воевода.
– Гляжу, великие иконы ныне пишешь.

– В церковь Успения на Коломне!
– подал голос Киприан, задетый пребрежением серпуховского володетеля.

– Почто жиды бегут зрительного изображения?
– спросил кто-то из послужильцев Владимира, не сильно искушённый в богословии.

– Чти Библию, - сказал Стефан Храп, вмешиваясь в разговор.
– Не способны проникнуть в Суть мира - Дух! Евреи лишь свидетельствовали о Спасителе, о Его грядущем приходе, но, когда Он явился, не приняли Его, не признали. Потому и зрительных изображений Христа и праведников не имут. Потому и воздаяние себе ищут на Земле, а не в Горнем Царстве!

Великий князь Василий появился в мастерской незаметно для собеседников, пройдя внутренней лестницей и явившись среди иконописцев почти незримо. С удовольствием обозрел сосредоточение тружающих, узрел и Киприана со спутниками, и дядю Владимира, которому поклонился первым, пряча улыбку в усы. Владимир Андреич сгрёб племянника за плечи и облобызал. Следом за Василием в рогатом жемчужном кокошнике, пригнув голову в дверях, осматривая иконописное устроение, в мастерскую вошла Софья. Она ещё не была тут ни разу. Подойдя к Киприану, приняла благословение владыки, обожгла взглядом мастеров, на Феофана глянула снизу вверх, ласкаясь, тронула за рукав Василия.

– А римские изографы ныне пишут и людей, и коней, и хоромы, и замки, и всю иную красоту земную на иконах своих!
– сказала она.

– Умствуют много латиняне!
– сказал Даниил Чёрный, нахмурившись и отводя взгляд от серых глаз великой княгини.
– Мы-то пишем святых, тех, в ком Господня Благодать пребывает, а они телесного человека тщатся изобразить! Ето их до добра не доведёт! Святых уже низвели на землю, пишут, яко рыцарей аль горожан, скоро и Бога низведут! Уже не ведают, человек ли служит Господу или Бог человеку. А коли человек становит соревнователем Господа, вот тебе тут и вся сатанинская прелесть! Да полно, што баять о том! Словами-то мочно и сатану оправдать!

У Софьи раздулись ноздри и потемнели зрачки. Но мастер словно и не заметил сановного гнева.

– Икона являет нам што?
– продолжил он, глядя в глаза великой княгине. То, что её отец Витовт крестился трижды и последний раз перешёл в латынство, ведали все.

Василий же, который наедине с женой мало мог ей высказать истин о православии - всякий разговор кончался любовной игрой, - тут любовался живописцами, вступившими в спор с литвинкой. Владимир Андреич, уразумевший игру племянника, прищурился, и Киприан молчал, не вступая в беседу. Говорили одни иконописцы.

– Што являет икона, образ? Чего образ? Чей? Земного естества? Дак то будет парсуна, лицо, а не лик, то зачем и писать... А в иконе - Надмирный смысл! Отрекись от злобы, зависти, вожделения, гордости - тогда постигнешь... Ты перед образом постой в церкви-то да войди в Тишину, постой без мыслей!
– повторил Даниил Чёрный с нажимом.
– С открытой душой! Тогда и узришь и почувствуешь... Так вот надо писать! Почто мастер иконный держит пост, молитву творит, егда приступает к работе, прежде чем взяться за кисть?! Он просит благословения у Господа!

– И вы такожде?
– чуть закусив губку, улыбаясь, спросила княгиня, осматривая крепкотелого мастера, которому бы, кажется, не в труд было и брёвна катать.

Данила Чёрный усмехнул.

– Мы с Феофаном на Страстной всю неделю ничего не едим!
– сказал он, поведя плечом.

– И не долит?
– вскинув бровь, спросила Софья.

– Нет!
– сказал мастер, улыбаясь.
– Привыкши! Чреву легше и голове ясней! Ты меня вопроси, - продолжил он, оборачиваясь к иконе, которую только что писал, - што я хотел изречь? Не скажу! Феофан тебе повестит, он - философ, а я не скажу! Вот написал - зри! А словами пояснять... Всё - суета! Речённое в иконе - выше слов!

Киприан заговорил об опресноках, кресте, что латиняне чертят на полу перед собой и топчут затем ногами, об иных литургических различиях той и другой ветвей христианства... Но Данила Чёрный прервал владыку, отмахнув рукой:

– Да што каноны те! Не в их - Суть! Суть– в сердце... Сергия, радонежского игумена, видала, госпожа? Ну вот! Вот те - и ответ! И слов - не надобно боле! Надобно быть, а не токмо глаголати! Пото и икона - надобна. А всё прочее - обряд там, канон - ограда души, дабы не потерять себя, не принять прелесть змиеву за благовествование! Надо глядеть глазами праведника! Пото икона - прямее путь к Господу,

чем богословские умствования. Про латин не скажу, а у нас - так! Ты, госпожа, то пойми: фряги человека ставят в средину мира, а ето - путь к безбожию! Ежели мир не станет подчинён Господу, то человек разорит его на потребу свою. До зела! Да и погибнет потом! В том - и прелесть! Властью погубить, искусом власти! Того и отвергся Христос в пустыне, молвив: "Отыди от Меня, сатана!" Икона должна взывать к молчанию, а католики взывают к страстям. У их ты - как в толпе, зришь со всеми. Нету, чтоб в духовное взойти, а душевное, земное, отринуть, отложить... Нету того в латинах! Права - ты, госпожа! Пишут жизнь, как што делают, одёжа там - такая, причёски, доспехи, хоромы ихние - всё мочно узнать! А у нас нету того, у нас токмо Божественное! И ты, умствование отложив, зри! И боле того пущай скажет тебе икона!

Мастер умолк и отвернул лицо. Софья, нахмурясь и улыбаясь, притопнула ножкой. Подойдя к образу, взглядом подозвала Феофана.

– Ну, вот я стою! Поясняйте мне!
– приказала она.

Феофан поклонился княгине и, подступив поближе, стал объяснять:

– Видишь, госпожа, икона - это не художество, а моление Господу! Пото и художник, изограф по-нашему, не творец, а токмо предстатель пред Творцом мира. Отселе и надобно умствовать. Зри: сии персты, сии ладони, сии очеса! Они призывают, требуют от нас: оставь за порогом житейскую суету и попечения плоти! Пока ты - в суете земной, икона не заговорит с тобой, ибо она свидетельствует о Высшей Радости, о жизни уже Неземной!.. Присовокуплю к сему: может, для себя латины - и правы. Люди - разны! Вершитель судеб ведал, что творил, и недаром дал кажному языку особый навычай и норов. И католики, что тщатся одолеть православие, токмо погубят нашу страну! Не ведаю, госпожа, что произойдёт с Литвой под властью латинян, не ведаю! Но Русь, принявшая западный навычай, погибнет. Православие - это больше чем обряд, это строй души. Обрушишь его - и обрушишь основу русской жизни. Православная вера заключена в следовании Христу, но не в подчинении римскому папе или иной земной власти. Отселе и монашеский чин, и борьба с плотию. Возрастание Духовного– вот о чём главная наша забота и главный труд!.. Иконописец у нас отнюдь уже не составитель Евангелия для неграмотных. Он – свидетель изнутри... Язычники-римляне живописали тело, но не Дух. Когда минули иконоборческие споры в Византии, живопись утвердилась в своём новом естестве выражать не телесное, но Духовное, живописать созерцание верующей души. Икона для нас - философия в красках. Она убеждает, и тут уже невозможен спор. Тут или принятие, или неприятие, с отрицанием Бога и служением телу и дьяволу... Взгляни, госпожа! Зришь, сии линии расходятся врозь, хотя по-фряжски должно бы им сходиться в глубине, ибо дальнее на Земле уменьшает себя с отдалением. И хоромы, писанные там, назади, сияют светом, хотя в жизни светлее то, что перед нами, а дальнее уходит в дымку и сумрак. Однако всё сиё токмо в нашем земном мире. Иконный мастер открывает окно в Тот мир, Где дальнее – больше ближнего, как Бог – больше созданных им тварей. И светоносность не убывает, а прибывает по мере приближения к Богу! Вспомни, как Христос явил Себя ученикам на горе Фавор в силе и славе. И Света Того не могли выдержать земными очами! Пото полем иконы зачастую служит золото. Оно же - немеркнущий Свет! И, стоя перед иконой, молящийся входит в Тот, Иной мир. А у фрягов, напротив, кто стоит перед иконой, сам больше всех! Таким-то побытом и ставят они человека над Господом. Малое людское "я" становит у них мерой всех вещей! Мы же твердим: нечто значимо не потому, что входит в мой мир, в моё зрение, но, напротив, я могу нечто значить лишь потому, что я включён в Нечто Большее, чем я... Смирение не позволяет нам называть человека мерой всех вещей, но токмо Господа. По слову Христа– смотри у Марка-евангелиста в благовествовании: "Иисус сказал им: Вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи владычествуют ими. Но между вами да не будет так, а кто хочет быть большим между вами - да будет всем рабом"... Служащий всем, понятно, меньше всех и уже потому не может быть набольшим в мире. Сергий, егда составилось общежитие, будучи игуменом, разносил водоносами воду по кельям, добывая её из-под горы.