Светоч русской земли
Шрифт:
Сено убрали, дровни затащили под навес и все четыре лошади распрягли и поставили в стаю. Переговариваясь, работники разошлись по клетям. Ночь надвигалась на Радонеж. И так славно сейчас сидеть дома, в тепле, у огня! Так славно, сотворив молитву перед трапезой, греть руки о латку с постными щами, так сладок ржаной хлеб, который Варфоломей долго и тщательно разжёвывал, пока весь рот не наполнился слюной и пока хлеб не превратился в кисловатую кашицу - так жевать научили его за много лет добровольно принятые на себя посты.
– Стефан, ты мне обещал сегодня сказывать про Василия Великого, - сказал он
Стефан кивнул.
Хлопнули двери. Вся облепленная снегом, румяная, сияющая, нежная в пуховом платке и шубейке, забежала Нюша, внучка протопа "Анна Юрьевна", как шутя зовёт девочку по имени-отчеству деинка Онисим, - ойкнула и сказала: "Хлеб-соль!" - и передала то, с чем её послали родители, осматривая по очереди братьев, что сидели за столом, и каждый по-своему - Стефан снисходительно, Петя радостно, а Варфоломей застенчиво - ответили на её улыбку. Заметила кирпично-красное, промороженное лицо Варфоломея, состроила ему рожицу, прыснула в ладошку и, вильнув подолом, с хохотом убежала.
Глава 5
Минуло Рождество. По деревне ходили со звездой, славили младенца Христа. И затем заходили по Радонежу ряженые. Варфоломей от ряженых спасался на чердаке. Даже Нюша не могла его выманить оттуда. Он один и не ходил, кажется, в личине по улицам.
На Крещение устраивали иордан - пешали прорубь в речке в виде креста; бабы свекольным соком окрасили края, и сверху, с горы, дивно было смотреть на крест и толпу радонежан по краям, криками приветствующих храбрецов, что, перекрестясь, кидались в рубахах в воду и выпрыгивали, красные, словно ошпаренные, влезая в шубы и валенки.
На Масленой катались по улицам на разукрашенных лентами и бубенцами конях. Гадали и крестились, бегали в церковь и к колдуну. Жизнь текла смесью верований и суеверий... И по книгам, по учительным словам Иоанна Златоуста, узнавалось, что тоже было и встарь, и всегда, может... Так что же - должен отринуть он этот мир, с гаданьями и колдовством? Проклясть, как манихеи? Или принять всё как есть, согласиться и на ведовство, и на нечистую силу, заговаривать кровь у знахарок и просить домового не гонять и не мучить по ночам лошадей?
На Масленой произошло событие, заставившее Варфоломея впервые задуматься о праве и правде и о том, как непросто разрешается то и другое в окружающем его бытии.
Радонежанин Несторка, конский барышник, на своём караковом жеребце обогнал в состязаниях упряжку наместника Терентия Ртища.
Конь у Несторки был дивный. Несторка пустил своего каракового на третий заезд. Обогнав шестерых соперников, он приблизил к упряжке Ртища и начал обходить её на виду у всех, у въезда в Радонеж. Возничий наместника попробовал не поддаться, даже начал вилять, не давая пути. И тут Несторка, свистнув, выжал из коня всё. Караковый жеребец наддал и, чуть не раздробив сани о сани, пронёсся под носом иноходца наместника. Уже в виду церкви вылетев вперёд, на простор укатанной дороги, и тут ещё наддал под свист
А потом, пока вываживали взмыленных коней, Несторка, оглядывая толпу, хвастался, заламывая шапку, и сплёвывал на снег, став руки в боки, и Терентий Ртищ подъехал к нему, улыбаясь и хмурясь, прося продать каракового, а Несторка тряс головой, с удалью, через плечо, отказывая хозяину Радонежа, под смех и возгласы со сторон:
– Не отдавай! Нипочём не продавай! Ай да Несторка! Ай да хват!
И наместник, набычась, вздев плеть, отъехал в сторону, пристыжённый смердом.
Вечер и ещё день барышник хвастался конём, а назавтра пролетел слух, что Ртищ отобрал жеребца у Несторки: явились люди наместника, связали барышника, чтобы не ерепенился, и свели жеребца к Терентию во двор.
Несторку, который запил с горя, жалели все. Варфоломей прибежал к отцу с просьбой помочь, вмешаться, усовестить Терентия Ртища...
С детских лет Варфоломей видел, как приходили к его батюшке мужики из села и даже горожане, купцы и ремесленники, а он, надев праздничные порты, садился в креслице и судил их споры и жалобы друг на друга. Отца считали праведным и на его суд никогда, кажется, не обижались. Бывало, что и мелкие вотчинники обращались к Кириллу, как к думному боярину ростовского князя за советом и исправой.
Кирилл ставил жалобщиков одесную и ошую себя и давал им говорить по очереди, останавливая, когда спор переходил в брань или взаимные угрозы.
Отец выслушивал тех и других, посылал слухачей проверить на месте, как и что, если дело касалось споров поземельных, и решал дело всякий раз к обоюдному согласию тяжущихся.
И хотя знал Варфоломей, что нет нынче у родителя той власти, и даже он должен по суду отвечать перед наместником, а всё казалось: как же так? Отец ведь! Их новое состояние не укладывалось у него в голове... И только дошло, когда Кирилл, подняв глаза от книги, отверг призыв Варфоломея:
– Ноне не я сужу! Те дела - наместничьи, ему и ведать надлежит. А наместник - повинен князю. Так вот, сын! - Он вздохнул, утупил глаза и повторил тише.
– Так вот...
– И уже отвернувшись, примолвил.
– И не думай о том, не тревожь сердца своего...
Варфоломей вышел от отца, повесив голову. Не думать, однако, он не мог. У него мелькнула мысль - поговорив прежде с Несторкой, идти на Москву, просить милости у великого князя. Хоть он и плохо понимал, как возможно ему, отроку, минуя стражу, предстать перед глазами великого владимирского князя.
Барышника он застал у дяди Онисима, в людской, и понял, что сейчас разговор с ним невозможен. Несторка был пьян. Валясь на стол, размазывая рукавами по столешнице хмельную жижу, он обводил глазами жильё и, перемежая ругань икотой, костерил Терентия Ртища.
Смерды Онисима гыгыкали, слушая барышника, подливали ему пива, которое тот не столько уже пил, сколько выливал себе на колени и грудь, подзуживая его на всё новые излияния.
Варфоломею на его первые слова, сказанные с разбегу, Несторка ответил руганью, в которой среди матерных слов был упомянут и княжий суд, и Терентий Ртищ, и великий московский князь.