Светоч русской земли
Шрифт:
– Перестань! - приказал Варфоломей, морщась, и стал читать молитву над склонённой головой Ляпуна. Тот согнул шею, затрясся, забормотал, и слышалось только: "Свят, свят, свят..."
– Где у тебя - икона?! - спросил Варфоломей. - Помолим вместе Господа, а после пойдёшь со мной в церковный дом!
– Пойду...
– бормотал Ляпун, всё ближе подползая на коленях, пока Варфоломей, отвернувшись от него, отыскивал глазами в красном углу чуть видный отемнелый лик какого-то угодника. Став
– Повторяй!
И начал читать покаянный канон. Сзади доносилось бормотание.
– Яснее повторяй! - сказал, не оборачиваясь, Ворфоломей.
Удар по затылку ошеломил Варфоломея. Перед глазами разверзлась всё расширяющаяся пелена, и в эту пелену он рухнул лицом вперёд.
Удар лицом об пол привёл его в чувство. Вскочив и обернувшись, он увидел безумные глаза Ляпуна и вздетый над его головой топор.
Он кинулся к Ляпуну и вцепился руками в топорище вознесённого для удара топора.
Рванув, он вырвал топор из рук Ерша, но его шатнуло, волна слабости пробежала от закружившей головы к ногам, и топор оказался в руках у Ляпуна. Варфоломей вцепился в топорище, и началась борьба. И только сопение да топтание нарушали тишину.
Варфоломей доволокся до середины избы и приник к кадке с вонючей жижей, в которой квасилась кожа. Ляпун сейчас был сильнее его, и Варфоломею, чтобы удержаться на ногах, надо было опереться обо что-нибудь. Одолев слабость в ногах, и не позволяя себе ни одного лишнего движения, Варфоломей, обняв топорище, за которое дёргал Ляпун, начал отдавливать топор вниз.
– Пусти! - хрипел Ляпун, - брошу... Слово...
– Не бросишь... Сам пусти!
– Вот хрест... Пусти, ну!
Ляпун рванул топор на себя, не видя, что Варфоломей зацепил лезвие за край кадки.
– Пусти! Уйду...
– Ты... убийца... Тебе... не будет спасения, понимаешь? Отдай топор!
– сказал Варфоломей, надавливая на рукоять.
– Убьёшь!
– Не трону... Дурень... Оставь топор... Богом клянусь, не трону!
Он одолевал-таки. Ляпун, не отпуская рукояти, клонился всё ниже и, выпустив из рук топорище, кинулся в угол и распластался там по стене.
– Пощади!
Варфоломей стоял. В голове звенело. От крови промокла и свита, и рубаха. Кровь сочилась у него по спине и груди. Он поднял топор. Сжал топорище и, не отводя взгляда от побелевших глаз Ляпуна, сделал к нему шаг, другой и третий. В углу, наискосок от них, стояла изрубленная колода для мяса. И Варфоломей, продолжая смотреть в лицо Ляпуну, вонзил топор в колоду, погрузив лезвие в дерево почти до рукояти.
В ушах стоял и ширился звон. Ноги онемели, и чуялось - стоит наклониться, и тьма охватит его и увлечёт в небытиё.
– Помни, Ляпун, - сказал он, - утром тебе надо быть у священника и покаяться в своих грехах!
Ёрш распластавшись по стене,
– Помни, Ляпун! - сказал Варфоломей, нахлобучивая шапку на голову. Рывком открыв дверь, Варфоломей вывалился в темень ночи, на холод и мороз, сошёл по ступеням и, не обращая уже внимания на беснующегося пса, зашагал прочь.
Ноги повели его к дому, но на середине пути он остоялся, чувствуя озноб и колотьё в теле, и повернул назад. Показываться матери в этом виде было нельзя. Петляя по тропинкам, поскальзываясь и почти падая, Варфоломей добрался до избушки костоправки Секлетеи и уже тут, почти теряя сознание, плёл что-то, пока старуха, ворча, стаскивала с него окровавленный зипун с рубахой, осматривала и обмывала рану на голове, жуя морщинистым ртом и покачивая головой.
– Эдак-то и не падают, парень! Туточка без топора не обошлось... Ну, молци!
Лёжа ничком, уже в полусознании, он чувствовал, как Секлетея возится над его раной... Домой он прибыл уже перевязанный, в чужой рубахе, в кое-как обмытом от крови зипуне.
Стараясь не показываться на глаза матери, пробрался в темноте в угол, на своё место, и, прошептав: "Господи! Благодарю Тя за спасение! Яко благ еси и Человеколюбец, и весь вся тайная души человеческой..." - провалился...
Скрыть свою рану ему не удалось, хотя о том, что совершилось, он никому не проговорился.
– Упал затылком о топор! - Вот и всё, что из него выудила мать.
Вызвали лекаря с наместничьего двора, он рану промыл и зашил.
А потом он лежал горячий и безвольный, и кружилось, и плыло перед глазами, и плакала мать, и Нюша прибегала и сидела рядом, вздрагивая от слёз и трогая его воспалённое лицо, и ему было хорошо от её касаний и от страха за него.
На все вопросы о том, что с ним произошло, Варфоломей или повторял первую пришедшую в голову ложь, либо отмалчивался. Кажется, только Стефан и догадался, в чём - дело. На третий или четвёртый день кто-то из холопов принёс весть, что исчез колдун, Ляпун Ёрш.
Заколотил дом и пропал. Варфоломей со Стефаном разговаривали. Первый - лёжа, второй - сидя на краю постели брата.
Варфоломей умолк и насторожил уши. Подняв глаза, он увидел взгляд Стефана и отвёл глаза.
– Это ты его... довёл? - спросил Стефан, осмотривая перевязанную голову брата. Варфоломей смолчал. Стефан задумался, ссутулив плечи.
– С такими по-христиански нельзя. Тут нужна власть, закон. Иного не понимают. Тёмные – они!
– А как же первые, христиане, обращали язычников? - спросил Варфоломей.