Светоч русской земли
Шрифт:
– Нельзя. И не надобно!
– со вздохом сказал Алексий.
– Пробовал я... Вот что получилось из того!
Князь, нахмурившись, отвёл глаза. Оба они любили Стефана, и князь понял недосказанное.
– Сложен и неуследим - Путь святости и подвига!
– сказал Алексий.
– Надобно токмо не подавить, не сломать его в истоке, как редкое растение цельбоносное, на которое опасно наступити ногой. Не трогай его до поры! А там и возьми, и прими в себя благая и добрая, и вылечит тя! Тако и праведник в мире сём: от него, егда произрастёт и выстанет, истечёт Свет надмирный
Глава 9
Споры на этот раз возникли с суздальским князем о церковном причте. Снова грозил отпасть Великий Новгород, а Джанибек опять звал Симеона в Орду.
Отец завещал: "Держи, и даже когда станет до ужаса трудно, всё равно держи!" Вот он и держит. И кажется, добился немалого.
"Не уже ли жизнь - это только долг и труд?
– думал Симеон, отплывая в Орду.
– И ещё постоянное отречение от себя, постоянная жертва за други своя, повторение крестного подвига Спасителя, о чём толковал радонежский подвижник... Должно так! В молодости, когда изобильно кипение сил, кажется, что в жизни есть и утехи, и радости бытия. А есть только долг и труд, подвиг, непрестанное усилие, ослободить себя от которого - значит умереть. И ничего иного. Всё прочее - мара, обман, пляска восточной рабыни, непонятные слуху стихи, всё то, чем прикрывает Джанибек своё царственное одиночество..."
Возвращался Семён из Орды уже посуху. Семейные вести настигли его в пути. Двенадцатого октября у брата Ивана родился сын, наречённый Дмитрием.
Вельяминовы ходили именинниками.
Великая княгиня Мария разрешилась от бремени в начале зимы, с первым снегом. Сына назвали Иваном, в память деда, Ивана Калиты. Младенец сосал грудь кормилицы, избранной боярским синклитом, и, невзирая на страхи родителей, оставался живым.
Мария повторяла, что это совершилось по молитвам Сергия.
Земля расстраивалась, богатела, полнела людьми. Полнилась земля! Всё новые росчисти, новые починки и деревни возникали вокруг Москвы. Умножались мытные сборы, тучнела торговля. Ещё год, вырванный у беды и войны, сосчитывал для себя Симеон, озирая со стрельницы возросший город.
А беда уже шла, уже её чёрная тень, обогнув западные страны, коснулась русской страны. Летом открылся мор в Пскове.
***
Ветер шумел над землёй. Он пришёл издалека, он видел город Сринагар в Индии, откуда и прикатила беда. Он видел трупы купцов на дорогах, он пришёл повестить, что наплывает беда.
Ветер гудел в кровлях, рокотали, хлопая друг по другу драни на крыше княжьего терема. Ветер гудел, завывал в дымниках, ветер вжимал, стараясь выдавить слюдяные оконницы.
Мария кормила сына, поглядывая с тревогой наверх. Там что-то грохотало, струи холода ползли по покою, колебля огоньки свечей в стоянце. Князь поднял озабоченное лицо, слушал ветер. Ордынская грамота у него в руках трепетала, чуя застенное дыхание холода. Гудел, высокими голосами, переговаривался где-то вверху, колотил и рвал, и вот уже с грохотом рушил вниз, уносил кровли. В сумерках на красном разливе зари летели по воздуху драни с крыш теремов, куски соломенных кровель, сорванные портна, ветви, хворост и сор. Застигнутые ветром горожане гнулись едва не до земли, руками удерживая платки и шапки,
– Крыши порвёт! Опять лес и дрань подорожают в торгу!
– сказал князь, прислушиваясь к голосу ветра.
Княгиня продолжала кормить, прикрывая дитя полами летника, думала: не стало бы иньшей беды!
Она раздобрела от третьих родов. Лицо отвердело, взгляд стал тихим, светящимся радостью материнства. И князь уже - не тот, складки на его лице уже не разглаживает улыбкой, жёстче стали волосы бороды, костистей лицо. Первые нити седины чуть осеребрили волосы. Это ещё - не старость! Мужество.
С мужеством приходит покой, яснеют воля и ум. Его тревожат дела в Смоленске, его опять тревожит Ольгерд, и только мор, открывшийся в Пскове, пока ещё не тревожит его. Ветер, о чём ты шумишь в вышине над Русской землёй?
Глава 10
Весной дошли вести, что Ольгерд заключил союз со смоленским князем и уже послал литовскую конницу к городу, мысля захватить Брянск или Ржеву.
В думе, обсудив, решили послать грамоту хану, но Семён, выслушав всех, покачал головой и, обведя взглядом собрание, изрёк:
– Ныне надобно слать не грамоты, а полки!
Споров не было. Разом уяснело, что князь - прав.
Ольгерд, вовремя оценив размер и мощь московской рати, охватившей полумесяцем более сотни поприщ пути, послал посольство о мире.
Семён сидел в походном шатре за раскладным столом. Гудела земля от проходящих полков. Литовские послы кланялись и подносили подарки. Семён читал писанную по-русски литовскую грамоту. Поднял взор.
– Ратные ваши уходят?
– спросил он. Подходы посольские были уже не нужны. Полки в боевых порядках переходили Поротву.
Литовские бояре стали уверять, что произошла ошибка, что великий князь Ольгерд не думал...
– Сейчас не думает!
– перебил Семён.
– С вами пошлю слухачей. Мирную грамоту подпишу ныне, но ежели к завтрашнему дню хоть один литвин останет в пределах Смоленской волости, быть войне! И скажите брату моему, великому князю Ольгерду, боронил бы мир честно и грозно, без лукавства и пакости!
От смоленского князя потребовали порвать ряд с Литвой и вернуться в волю ордынского хана и великого владимирского князя.
Пора было уходить. В полках великого князя начался мор.
Чёрная смерть ползла по стране. Вымер Белозёрск, вымер Глухов. В Смоленске осталось двенадцать человек. Они вышли и затворили город. Пустыми стояли дворы, только вороньё да бродячие псы шастали по дорогам. Некому было хоронить мертвецов, некому грабить открытые дома. Тати вымерли тоже.
Чума, родившись в глубинах Индии и пройдя по городам Азии и северного Причерноморья, выжгла, заморила Италию, Францию, Испанию, Англию, Германские страны, Польшу, Литву и Русь, откуда опустилась по Волге, опустошив города Золотой Орды. В этом окольцевавшем Европу движении, в этом шествии смерти из страны в страну, всё время по краю континента, в этой замкнувшейся, наконец, цепи зла трудно было не узреть ниспосланного народам ужаса, кары - или испытания мужества и полноты сил?