Свобода

Бутов Михаил

На свежий взгляд сделался он катастрофически грязен, и толчея выросла невыносимо.

Позакрывались недорогие забегаловки, где можно было, не вступая в заметные расходы, съесть кекс "Столичный" или калорийную булку и согреться стаканом кофе. В кинотеатрах отменили дневные сеансы, устроив в залах биржи, а в фойе - торговые ряды. Гаванская сигара, которой я любил иногда умерить душевный раздрай или же, напротив, подчеркнуть внутреннюю тишину, стала мне окончательно не по карману.

Домой я приплелся на закате, усталый, яростный и голодный, раздумывая над тем,

что время способно портить не только единичные вещи, но целые их роды и типы сочетаний.

Андрюха сидел верхом на стуле перед длинным деревянным ящиком, выкрашенным в тусклую зелень и окованным двумя железными полосами. Ящик походил на кофр от гиперболоида инженера Гарина. Я сказал Андрюхе, что отберу у него скопированный недавно ключ, если он не будет снимать в квартире ботинки. Ясное дело, он пропустил мою угрозу мимо ушей. Он торжественно заявил:

– Все! Лопнуло мое терпение! С пятого числа - уволен по собственному желанию. Уже оформили, осталось бегунок подписать. Но денег представляешь - не дают. Они говорят, я им должен чуть ли не больше, чем мне получается под расчет...

– Это каким же образом?

– Ну, была когда-то касса взаимопомощи... Хоть бы напоминали...

– Заметь, я напомнил - насчет ботинок...

Андрюха скорчил рожу и отправился в переднюю. Я попробовал ящик ногой тяжелый.

– Там что?

Андрюха нежно провел рукой по крышке, прежде чем откинуть ее движением иллюзиониста:

– Опа!

Внутри лежали: двуствольное ружье-вертикалка, двуствольный обрез с отпиленным прикладом, три капкана, рыболовная сеть и знакомый мне по военной кафедре в институте карабин СКС. Отдельно - оптический прицел в чехле. Еще завернутые в газеты бруски желтовато-серого вещества взрывчатка, судя по всему, аммонал.

– И детонаторы есть, - похвастался Андрюха, выкладывая передо мною на пол этот арсенал.
– Вместе нельзя держать. И патроны - порядочно.

Я как-то опешил. Я сказал:

– Ну, хорошо. Взрывчатку ты, положим, спер. И тебя не поймали. Но карабин-то - откуда? Ты вообще отдаешь себе отчет, во что можешь вляпаться - с армейским оружием?

– Положим, не спер, - недовольно возразил Андрюха.
– Грамотно сэкономили при плановых закладках. И никто нас не ловил. И карабин тоже не армейский. Уже списанный. На Тунгуске их промысловикам выдают. У меня друг был на Тунгуске, хороший мужик, на Дерсу Узала похож. Даже по своим заимкам водил меня. Я ему фотоаппарат подарил - "Зоркий". И приемник японский.

– Зачем ему фотоаппарат?
– спросил я.

– Ты думаешь, они там совсем дикие?

– Ну, где он будет проявлять, печатать?

– Найдет. Попросит кого-нибудь... Он же не круглый год на промысле. А в поселке - клуб, школа, магазин "Культтовары" - вполне культурная жизнь... Так он меня, короче, отблагодарил. Это его напарника ружье. Напарник в тайге пропал, а ружье осталось. Прицел я потом купил - спортивный. Не пробовал еще, но вроде годится.

Правда, вот этих патронов у меня маловато...

– Слушай, - сказал я, - а ты не мог бы куда-нибудь еще?..

– Да мне только

перекантоваться. Пока не определюсь. На пару недель, не больше.

Я огляделся. Тень участкового прочно поселилась в углу. Я предложил хотя бы на антресоли убрать ящик.

– Рухнут твои антресоли, - весомо сказал Андрюха.

Не получилось и под кровать затолкать - не проходил по высоте. Придвинули его в конечном счете к стене и накрыли старым одеялом. Терпимо. Я спросил:

– Как ты его дотащил?

– Водитель наш подбросил, - объяснил Андрюха.
– Тоже отличный мужик. Бывший вертолетчик. Мы с ним в Казахстане у пьяных летунов "Ми-восьмой" угнали...

Тем вечером нарисовалась по телефону моя запропастившаяся подруга. Рассказала, что свекровь у нее разбил инсульт, лишив подвижности все, кроме головы. По ночам в больнице дежурил муж, днем - она. Палата на шестерых. Помноженные на шесть боль, страх и унизительная беспомощность. Домой она возвращалась совсем раздавленная.

Отключала телефон, укладывала ребенка и садилась к телевизору, не различая, что ей показывают. Чуть не каждое утро она порывалась мне позвонить - и все времени не хватало. А из больницы или после... Когда восемь часов подряд обрабатываешь пролежни, носишь судно (и соседкам тоже - а как отказать?), кормишь с ложки мычащую, чужую, в сущности, женщину, проливая бульон ей на подбородок, - тошно подумать о разговорах с кем бы то ни было; себя-то сознаешь через силу.

– Ты не беспокоился?
– спросила она.

И я соврал:

– Конечно беспокоился...

И вдруг понял: неделю за неделей не было от нее ни слуха ни духа, а я не то что не тревожился - я почти не вспоминал о ней. Какое "почти" - не вспоминал совершенно, с тех пор как Андрюха здесь поселился...

– Ладно, извини... Не в том дело, не только в том, что - свекровь; хотя и жаль ее. Мы с ней вообще-то терпеть не могли друг друга. Но там... Какой-нибудь сосудик, в один миг - и все отбирается у человека: речь, память, власть над собственным телом - все. Я насмотрелась там, как это бывает.

...Разве что имя иногда возникало - и так же исчезало легко, без образа, ничего не задевая... Я испытал разом удивление и укол тоски - как будто обнаружил в кармане вместо заначенного на праздник червонца пожравшую его мышь. Ведь мы, казалось, нуждались в том, что давали друг другу. И в наши встречи, несмотря на частые сцены, все, что полагается, происходило исправно. Просто я считал - мне не следует слишком привязываться. Оттого и держался несколько цинично. Но выпадали минуты, я верил:

стоит моему существованию как-то сдвинуться с мертвой точки - и связь наша еще получит новую глубину. Но вот не перемены пока, даже не тень их, только надежда, слабое предчувствие - а этой любви больше не нашлось места. Словно и плотская тяга, и латентная нежность были всего лишь производными от моего затворничества - и угасли, едва Андрюхино появление проделало в нем брешь. Я не хотел с ней расставаться.

Как и Андрюха со своей работой: не хотел, но увидел уже, что расстаться так или иначе придется.