Свобода
Шрифт:
– А простая вещь - это что я тебя больше не интересую? Почему, я признаю. Я знаю, что не очень молода, не очень умна... Только у меня было одно странное свойство: я тебя любила. И помяни мое слово - ты еще затоскуешь...
Я забрал у нее ружье, отыскал замок и переломил, открыв затылочные срезы стволов. Не заряжено. Вернул, но она никуда больше не стала целиться. Я начал было говорить: мол, не настолько все однозначно, как она представила, - но скис. Будто оправдываешься. И, оправдываясь, унижаешь другого.
– Дома-то что у тебя теперь? Полегче?
– спросил я, лишь бы не молчать.
– Это подсказка? Пора и честь знать?
Я взвыл:
– Ну что ты все заводишь
Но через пять минут уже подавал ей пальто. А потом следил, стоя у окна кухни, как она удаляется, в незастегнутой дубленке; как снова и снова промахивается мимо кармана рукой, зажавшей скомканную полиэтиленовую сумку, в которой приехал пирог. Она знала, что я смотрю. И даже спиной старалась обозначить свое королевское презрение.
Только плечи выдавали. И я думал: может быть, нам повезет? Может, удастся избежать разрыва затянутого, словно процесс выдворения пьяного из прихожей - с долгим пунктиром безрадостных, бессмысленных возвращений... Но все равно жаль, что получилось так грубо. Не фонтан получилось. Я, разумеется, хотел бы как-то иначе.
Благороднее, что ли... Но я бы, известно, уйму чего хотел.
Впору было тихо грустить, а меня посетили подзабытые сестры -строгая, аскетическая собранность и воля к действию. Я затеял большую уборку. Я протер полы, применив в особо грязных местах щетку и мыло; отдраил плиту, ванну, раковины и унитаз, а в довершение вымыл с обеих сторон оконные стекла, напрочь выстудив квартиру. Долларовый сосед, шагая по дорожке к подъезду, застал меня балансирующим на подоконнике, поприветствовал, удивился: что это я - не в сезон? (Прежде за всю зиму я не встречал его ни разу: если с кем и сталкивался в нашем коридоре на четыре квартиры - то с бабками или с детьми; дети глядели исподлобья и шугались к стене.)
Когда я замачивал в белоснежной ванне серые, как очень пасмурный день, простыни и пододеяльник, позвонил Андрюха с докладом: бабушка счастлива его лицезреть, назад сегодня не отпустит и ночевать ему предстоит здесь, у родителей. Я ответил, что доставить бабушке удовольствие - несомненная честь для меня. Однако сильнее волнует расклад во тьме внешней, куда не достигает свет семейного очага. Все на мази, успокоил Андрюха. Увидимся он изложит детали. Но не удержался и стал рассказывать глухим шепотом, что сложилось еще удачнее, чем мы надеялись, и платить больше ничего не придется, ибо в счет остатка долга, неустоек и компенсации за потрепанные нервы он сдал им на год тот самый отцовский гараж, где прятал в землю сокровища - под склад для водки, сигарет и консервов, торговлей которыми на площади возле железнодорожной платформы занят целый штат пенсионеров и подростков. Я спросил, что думает об этом отец.
– Да он туда и не заглядывает. Лет пять, наверное, не был. У нас другой есть, теплый - в гаражном комплексе. А от старого даже ключи заржавели. Я замок весной едва провернул.
Тут его отвлекли, и он крикнул в сторону: "Сейчас, мама, сейчас я все сделаю..."
– Ну, давай, до скорого. А то у матери гости - неудобно распространяться.
Добрый семьянин, намекнул я, отличается тем, что всегда готов запустить руку в холодильник и порадовать неприкаянного друга.
– О чем речь!
– сказал Андрюха.
Позже, выйдя выкинуть образовавшийся после уборки мусор, я нашел на плиточном полу лестничной площадки письмо из Антарктиды. Вообще-то хозяин оставлял мне ключ и от почтового ящика - но поскольку газеты на наш адрес не поступали, а никакой корреспонденции я ниоткуда не ждал, ключ где-то благополучно затерялся за ненадобностью. А теперь взломали целую секцию: что-нибудь, вероятно, украли, а неинтересное вывалили наружу. Письмо лежало
Мой друг писал коротко и только о самом важном. Что, в сущности, пребывание летом в Антарктиде не так уж отличается от пребывания где-нибудь в зимнем Подмосковье - если зима по преимуществу ясная и не слишком морозная. Разве что деревьев нет и под снегом здесь - земля, там лед. С одной стороны лед моря, иногда - ровный, иногда - торосами; то сплошь, то покрывается на полпути к горизонту черной сеткой - протоками открытой воды, то от самого берега распадается на отдельные льдины. С другой - шельфовый ледник, всегда одинаковый. В десятке километров от базы - туда добираются вездеходом - выходят на поверхность нижние, ископаемые ледниковые слои. Они - предмет его исследований. Они складчаты, словно шкура носорога (с этого места я стал отмечать некоторые изменения, произошедшие в стиле его высказываний), и в них мистериозно мерцает как будто и не отраженный свет, а внутренний холодный огонь. Иногда - при нем всего дважды - в окрестностях станции появляются пингвины Адели. Наблюдать за ними забавно, особенно за малышней.
Больших, императорских, пингвинов он пока не видел. А во льду обитают особенные эндемичные черви, приспособившиеся к жизни при температурах много ниже нуля; в тепле же их пищеварительная функция так активизируется, что они в считанные секунды полностью переваривают собственную плоть.
Он писал, что по дороге, во время стоянки в Монтевидео, встретил на припортовом базаре своих бывших актеров. И совершенно ничего не почувствовал - ну кроме, конечно, удивления невероятным на расстояниях такого масштаба совпадением. Он даже согласился посмотреть их номер: на подиуме кабака для штурманско-капитанского состава и туристов из стран третьего мира они имитировали под боссанову половой акт.
Прощаясь, они признались ему, что не на шутку испугались в первое мгновение - решили, что это их преследуя он пересек, тронувшись умом, океан.
Теперь мысль о такой возможности искренне насмешила его. Он перестал помнить о них с тех пор, как поднялся на борт экспедиционного судна; и снова перестал помнить, когда вернулся на борт в Монтевидео.
А когда плавание закончилось, когда высадились и выгрузились на барьер - его охватила небывалая тишина (хотя на станции день и ночь стучат движки, а разный гусеничный транспорт, как и везде, грохочет и чадит соляркой). Он больше не слышит слабый треск, последние годы сопровождавший его непрерывно, - звук, с которым рвется мировая ткань. И еще его не покидает странное ощущение, будто прежде, с самого, может быть, своего начала, он только и делал, что не разбирая направлений бежал. Но вот достиг края, где все направления сошлись и обрываются и бежать дальше уже не осталось куда и зачем. Здесь воплощается в лед апория с Ахиллом и черепахой.
Он сообщал, что это отрезвляет. Отрезвление выразилось в том, что он полюбил девушку.
Женщин в Антарктиду берут очень неохотно - практически не берут. Но у его избранницы уникальная научная тема, связанная с долгосрочным прогнозированием погоды, тщательно подготовленная программа сложных экспериментов и вдобавок высокий разряд по альпинизму. Она из Питера, но жить в Москве для нее предпочтительнее: только у нас есть лаборатория и кафедра, где ее защита и дальнейшая работа будут по профилю. Ориентировочно они должны быть дома в середине мая.