Свобода
Шрифт:
Однако тут все зависит от ледовой обстановки - не скует ли суда раньше времени и сколько понадобится ледоколам на переход от их станции до соседней и потом на север, до границы замерзания.
Сейчас ему почти не выпадает даже короткого досуга, а тем не менее о театре он размышляет глубже и сосредоточеннее, чем удавалось когда-либо. И в окружающем проступили контуры новой задачи. Наш обжитый мир решительно меняется, можно сказать, исчезает, делается на глазах все более иллюзорным. Древним грекам, чтобы иметь понятие о движении, хватало, если кто-то перед ними ходил, или плыла триера, или солнце регулярно закатывалось за мыс. Нынче так легко не отделаешься. Слова "форма", "факт", "бесконечность", "свобода", "дление" (только не "тление", подумал я, оно-то никуда не упало и не пропало, осталось на трубе; и с греками, по-моему, чепуха - ты ведь, братец, сдавал кандидатский минимум...
Продвигаясь в познании - как правило, методом тыка, - мы покидаем какие-то из них, чтобы войти в другие, а в каких-то утверждаемся все прочнее. И любой наш опыт - это новый выбор, который пусть на дифференциальную величину, но обязательно будет отличаться от предыдущего. Этот выбор нерационален, он - впереди рационального, всегда отстающего в силу своей вторичности. Поэтому наступает рано или поздно момент - и мы вынуждены признать, что наше понятийное схватывание отчаянно промахивается, тасует пустые оболочки на заброшенных проселках действительности.
Что мир нужно осмысливать заново - с нуля. Это страшный излом, трагическое погружение в хаос, в долгие блуждания без проблеска надежды вернуться когда-нибудь к стройности и осознанному целеполаганию. Но он благоприятен для театра. Именно здесь театр может вернуть себе место и пафос, какие имел некогда в Древней Греции.
Именно теперь театр должен быть востребован в его истинной функции. Потому что важнейшие, недоступные рассуждению интуиции, уже реально определяющие нашу жизнь и пути, - но перед лицом которых каждый из нас пока еще неуверенный, смятенный одиночка, - театр по природе своей умеет непосредственно демонстрировать. Умеет показывать - из чего состоит бытие. Тем самым театр мог бы стать идентификатором для разрозненных в отсутствии адекватного языка индивидуальных сознаний. Позволил бы им обнаружить друг друга в общей ситуации.
Так будет сделан первый шаг к преодолению онтических замкнутости и отчуждения.
Но на уровне конкретном мой друг только начал обдумывать систему визуальных и пластических образов, вернее даже - воздействий. Зато уже определил постановочный метод - бриколаж, благодаря которому спектакль получит максимальную независимость от состава и подготовки актеров (в идеале зритель должен уразуметь, что центральный актер здесь - он сам, и вступить в игру). Меня растрогало упоминание о наших совместных прогулках по городу - ему их недостает. Похоже, на сей раз предварительный этап вынашивание структуры, формы спектакля - займет много больше времени, чем обычно. В этом году, не исключено, до репетиций и подбора нужного оборудования дело еще не дойдет. Кстати, имеются шансы, что осенью он опять двинет в Южное полушарие - причем через Америку и на американскую базу, на ледник Росса: это там, где погиб капитан Скотт. По линии обмена специалистами - если подпишут нужный договор.
К письму прилагался смутный любительский снимок: две фигуры в одинаковых пуховиках, за ними, в отдалении, среди льдин большой и довольно-таки обшарпанный крутобокий корабль. Свет падает сбоку, и в тени от надвинутых капюшонов с меховой оторочкой лица совершенно неразличимы. Но четко видны буквы на корабельной скуле:
"Академик Федоров". Я перевернул фотографию и прочел карандашную надпись незнакомой рукой: "Станция Мирный. Ледокол антарктического класса "Михаил Сомов"". Без даты.
Постскриптум мне советовалось сохранить конверт, поскольку, погашенный в Антарктиде круглым штемпелем с изображением
Андрюха прибыл на третьи сутки вечером, обдал меня веселым перегаром; пакеты со снедью оттягивали ему руки. Из одного небрежно и живописно торчал наружу необернутый золотой хвост копченой скумбрии.
– На, - сказал Андрюха.
– Привет от бабушки.
Я спросил, как поживает экс-прапорщик.
– А, нету его. Уехал куда-то.
– Ну и что теперь?
Не было у Андрюхи расположения обсуждать низкие материи. На столе образовалась початая бутылка портвейна и два разовых пластиковых стаканчика, уже бывшие, судя по следам, в работе. Андрюха разлил вино, чокнулся с моей порцией и выпил, меня не дождавшись. Потом скусил порядочный конец у круга тонкой колбасы, вытянув через зубы веревочку. Я дал ему письмо.
– Так я и знал, - сказал Андрюха, запуская палец глубоко в рот, чтобы сковырнуть колбасный хрящик из дупла в зубе мудрости.
– Э-э... Скука там смертная.
– Ты смысл уловил?
– спросил я.
– Смотря где. Про театр - не очень. Вот парень нашел, как говорится, любовь в вечных снегах - это да, красиво, это мне нравится.
– Смысл в том, - сказал я, - что скоро мне отсюда съезжать. Значит, пора искать - куда. Значит, нужны деньги.
– Кончай, - обиделся Андрюха, - все будет. Я тебе обещал...
Он открыл ящик, достал брезентовый чехол - я-то считал, в нем разборная удочка или спиннинг, - и свинтил звенья в шомпол с деревянной ручкой и частым железным ершиком, похожим на камышину. Затем вытащил из шкафа сумку, тоже брезентовую, а из нее - четыре белые пластмассовые коробки вроде швейных. Снял крышки. Внутри плотно стояли патроны. Андрюха брал по одному и, покатав на ладони, раскладывал на столе: дробь такая и сякая, картечь, пули... Те, что для карабина - узкие, обтекаемые, острые, отливали то в сталь, то в медь. Были они как сгусток убойной мощи, концентрированная тяжесть рядом с картонными охотничьими цилиндрами. Ими хотелось обладать. Коробки опустели; Андрюха задумчиво пощипал бороду, сложил из шестнадцатого калибра городошную "пушку" и перенес к столу ружья.
Я встревожился:
– Зачем это? Все-таки намечаются боевые действия?
– Намечается охота! И выпить. И денежное вознаграждение. Вот что намечается.
– Он мне подмигнул.
– Ничего я халтурку нашел, а?
– Угу. И на кого же мы охотимся? Если на человека, то я не согласен.
Нет, нас ангажировал свежий Андрюхин приятель. Давеча, пока Андрюха шептал мне в телефон, его мать принимала гостей: старинную сотрудницу с сыном. Видал Андрюха этого сына и раньше, но в пору, когда сам еще курить учился в школьном туалете, а тот уже поступил в университет, - и на чем им было сойтись? Зато теперь, покурив вместе на кухне и перекинувшись анекдотами, они сразу нашли общий язык - тем более, текла за ужином живая вода, как ничто объединяющая мужчин. Дабы не угасить порыва, условились, что завтра, прямо с утра, Андрюха своего нового друга навестит - благо всей ходьбы от порога до порога десять минут. А там, оказалось, по соседству круглосуточный магазин, и дома кое-что припасено, - у них не обреталось причины расстаться, и они мило посидели и день, и ночь, и опять день. Сидели бы еще, но приятель должен был выспаться перед рабочей неделей. Он то ли директор, то ли управляющий в каком-то подмосковном хозяйстве, по шатурской ветке, а в Люберцы возвращается только на выходные. В качестве директора он и сделал Андрюхе, наслушавшись его таежно-степных рассказов, экстравагантный заказ: срочно отстрелить несколько единиц хищного зверя (ну, не медведей, конечно, уточнил Андрюха. Волки, лисы...). Я недоумевал: что за странное место и чем он таким управляет, если ему в Подмосковье досаждают хищники? Ладно лисы: еще на моей памяти они попадались даже в черте города, возле птицефабрики на Крылатских холмах, где сейчас микрорайон, в котором и я бы не отказался поселиться, когда б некто омни-омни изволил проявить ко мне интерес, худо-бедно укоренил в поднебесной и подкинул немного удачи. Но волки откуда, близ железной дороги, в пятидесяти верстах от мегаполиса?
Все это как-то не того... Ф. М. Достоевский.
– Представления не имею, - разводил руками Андрюха.
– Я не очень расспрашивал.
Какая тебе разница, откуда волки? Да это выплыло в последний момент. Он пошел со мной до автобуса - и вдруг предлагает. Он говорит, там есть где ночевать. И кормежка его. Я предупредил, что нас двое.
– Андрюха, - сказал я, - из меня ружейный охотник - как из говна пуля.
– А ничего особенного от тебя и не потребуется. Зверюга бежит, ты стреляешь: