Свободное падение
Шрифт:
Но, к счастью, всё оказалось гораздо банальнее. Перед ним стоял прыщавый паренёк, в котором Гордиевский не сразу, но всё же узнал Жорика, сына Миши Шаневича.
Несколько секунд Максим смотрел на незваного гостя, ожидая объяснений или хотя бы приветствия. Однако юноша не произнёс ни слова, словно уверенный, что Максиму и так всё понятно.
– Здороваться тебя не учили, что ли? – наконец пробурчал Гордиевский, пропуская гостя в квартиру. – Что случилось?
– Ничего. – Жорик продолжал смотреть на него так же спокойно, будто ждал, что ему сейчас дадут какие-то инструкции.
– Ты чего здесь делаешь? – прямо спросил Максим.
– А чемодан мне?.. Я чемодан оставил внизу. Мне его сюда тащить?
– Какой
Он начинал понимать, что сынок Мишеля прибыл к нему не на пять минут.
Кривые ножки в джинсах-дудочках, узкое личико в круглых очках, нос крючком и уши торчком: наследник его бывшего друга и партнёра, несмотря на свои двадцать пять, производил впечатление сопливого подростка, отпущенного в первую школьную поездку за пределы МКАД. Если бы ещё за таким обликом скрывалось хоть какое-то подобие интеллекта, Максим бы многое стерпел, но сочетание внешней непривлекательности и глупости он ненавидел всей душой – как в женщинах, так и в мужчинах.
– Слушай, Жорик, – Гордиевский схватил его за рукав, так как тот уже собирался спускаться за чемоданом, – хватить валять дурака: ты что здесь делаешь?
– Кто? Я? – слегка съёжился Шаневич-младший.
– Да, ты.
– А папа вам не звонил?
– Не звонил.
– А… – протянул Жорик без всякого удивления. – Я пойду всё-таки возьму чемодан, а то он на улице лежит.
«Ну ты и придурок! – про себя выругался Гордиевский. – Ещё и чемодан оставил на тротуаре. Вот сейчас закрою дверь и не пущу тебя больше! Впрочем, откуда он узнал код? В подъезд-то как вошёл?»
Через пять минут прыщавый гость вернулся, тихонько закрыл за собой дверь и сконфуженно приземлился на пуфик.
– Походу, чемодан пропал, – наконец выдавил он из себя, стараясь не смотреть на Максима. – И что теперь делать? У меня там новый планшет!
***
Пока Гордиевский глотал остатки палёного бренди, купленного у местных умельцев, его гость, ничтоже сумняшеся переместившись за кухонный стол, рассказывал о своих злоключениях.
Постепенно Максим стал понимать, что к чему: по-видимому, Мишель решил избавить отпрыска от мобилизационного капкана и не придумал ничего лучше, как дать ему карт-бланш и адрес Гордиевского в придачу. Правда, первые полгода парнишка, штурмовавший Верхний Ларс 8 вместе с друзьями по несчастью, пересидел где-то в Батуми, однако когда его в очередной раз турнули из снова подорожавшей квартиры – близился отпускной сезон, – он не преминул вспомнить про «дядю Макса» и на последние купил билет в Стамбул.
8
Верхний Ларс – контрольно-пропускной пункт на российско-грузинской границе. – Примеч. ред.
Всё это прыщавый малый излагал путано, как будто отвечал на заранее проваленном экзамене. Ещё минута – и он просто разрыдается, как пить дать…
– А почему Мишель сам мне не написал? Ему сложно, что ли? – недоумевал Максим, хотя сам прекрасно знал почему.
Шаневич не только кинул его в ходе банкротства их фирмы, списав на Гордиевского всё что можно, но и ухитрился задолжать ему три тысячи баксов. Единственное, что удерживало Максима от того, чтобы послать Мишеля на три буквы, был тот факт, что бывший партнёр каким-то образом отмазал его от условного, но всё же неприятного срока: Гордиевскому вменяли незаконные операции с валютой. Кроме того, Шаневич исправно переправлял почту с его московского адреса, состоявшую преимущественно из исков по алиментам: таким образом Максим узнавал сумму своего долга и время от времени, скрепя сердце, его гасил и даже пару раз отправлял жене деньги просто
– Я же сам вам звонил, – в десятый раз повторил Жорик, вопросительно глядя на бутылку с бренди.
Максим молча достал ещё один стакан и налил ему: ладно, теперь уж пусть пьёт, разницы никакой…
– Деньги у тебя есть? Тут хостел недалеко, пятьдесят долларов в неделю.
– Ой… – Жорик хлебнул из стакана и закашлялся. – Это коньяк? Крепкий… Нет, в хостел я не могу. У меня аллергия.
– Чего? – в который раз удивился Максим, хотя удивляться уже было нечему.
– На постельных клещей аллергия, понимаете? Там же не обрабатывают подушки. Средство надо специальное, премиальное. У меня… Ой, шит 9 , в чемодане осталось! Как думаете, мы его найдём? – озабоченно добавил Жорик.
9
От англ. shit – дерьмо.
«„Мы“! – подумал Максим. – Ну и наглец!»
– Вот что, дружок, хочешь не хочешь, здесь тебе оставаться нельзя. Сам видишь, не Версаль, – усмехнулся он, окинув взглядом свою скромную студию.
– А вы были в Версале? – с надеждой отреагировал его гость.
«Господи, кого же мне это всё напоминает? – подумал Гордиевский. – Ну конечно, Лариосик! Вот ещё «Дни Турбиных» на мою голову!»
– Пошли, я тебя устрою в гостиницу, где-нибудь здесь рядом, хоть на одну ночь. Сколько у тебя есть?
– Чего? – с испугом спросил Жорик.
– Денег, естественно! – проворчал Гордиевский.
Он прекрасно понимал, что даже если сейчас дозвонится до Мишеля, это не поможет: денежные переводы из России в Турцию так просто не проходили.
– Ну, пошли! – властно заявил он и решительно направился к двери.
Уже стоя на пороге, Максим обернулся. Жорик переминался с ноги на ногу посреди его крохотной кухни, сняв очки и нервно теребя руками джинсовый рюкзак. Всем своим видом он чем-то напоминал тех самых малышей из выпусков новостей, которых вытаскивали из обстрелянных фашистами подвалов, – почему-то это была единственная ассоциация, приходившая на ум Максиму. В довершение картины у новоявленного Лариосика по щекам потекли непритворные детские слёзы, которые он поспешно вытер грязным кухонным полотенцем.
«Да и чёрт с ним! – подумал Гордиевский. – Одну ночь потерплю!»
Махнув рукой, он отправился перекладывать свои мощные перины на пол той части студии, что служила кухней: эту ночь Жорику предстояло спать с его, Максима, постельными клещами.
***
Три раунда переговоров с Шаневичем завершились предсказуемой ничьей – недаром тот частенько дразнил Максима «полуевреем»: я-то, мол, настоящий, а ты слабак… Максим вообще не был евреем ни по матери, ни по бабушке, ни по кому-либо ещё. Его родительница Ольга Михайловна, давшая ему эту звучную фамилию (своего отца он никогда не видел), утверждала, что Гордиевские – древний польский род и произошли чуть ли не от краковских вельмож.
Максиму до родословной не было никакого дела. А вот Мишель своим происхождением всегда пользовался и гордился, ни к селу ни к городу вспоминая родственников, половина которых перебралась в Израиль, безумно скучала там по России, но любила пролить слезу по поводу несвободы, душащей их малую родину. Это Гордиевского не смущало, как и дурной вкус и куча других недостатков его бывшего компаньона. Плохо было другое: Шаневич, давний друг Максима, – почти такой же, как Никита, – знавший все его прошлые, настоящие, а возможно, и будущие проблемы, с еврейской лёгкостью устраивал самые разные дела, но, увы, не имел полагающейся к этой лёгкости расчётливости. Этот недостаток в их тандеме компенсировался основательностью – увы, былой – Максима.