Свое время

Владимиров Виталий

– Устал, небось, голодный... Я пойду, приготовлю чего-нибудь. Хочешь сырники со сметаной и клубничным вареньем?
– Тамара, не дожидаясь ответа, тяжело поднялась и ушла, шаркая шлепанцами, на кухню.

Сначала я смотрел в окно, на крышу соседнего дома, потом развернул стул, сел около телевизора и включил его. Появился звук, засветился экран.

Как в кино.

Вынырнула, словно собралась в пучок, распластанная до того в эфире картинка: шли колонны демонстрантов, гремела музыка, раздавались раскаты

разнесенных мощными динамиками по площадям и улицам призывов: "Да здравствует... Ур-р-ра!"

Я выключил звук.

По экрану молча поплыли черно-белые лица. Они улыбались, неулетевшими птицами бились во взмахах кисти рук, у каждого из них была своя судьба, своя жизнь.

Как и у меня.

Вспомнилось, как еще мальчишкой на бульваре я увидел орла. Слякотный, промозглый день ранней весны. Мощными когтями орел цеплялся за голые черные прутья городского дерева, которое гнулось под его тяжестью, он дико и гордо озирался на скопище домов, машин и людей, и беспомощным веером свисало его перебитое крыло.

Глава четвертая

– -===Свое время===-

Глава четвертая

Ощущение камня.

Нет, и не надо, и не хочется ничего. Вокруг меня что-то двигалось, происходило, кто-то смеялся, о чем-то спорили, волновались, сокрушались - я был безразличен, равнодушен.

Я был мертв.

Позвонила радостно-взволнованная мама, мои родители ждали нас к праздничному обеду, и все мои ссылки на усталость с дороги и дурное самочувствие Тамары звучали, как пустые отговорки, мы были обречены на встречу.

Я принял душ, побрился - все как-то механически, тупо, с паузами, не удивился, что обнаружил в шкафу выстиранные рубашки и отутюженный костюм, - что-то новенькое в нашем доме, раньше такого в заводе не было, положил костюм на кровать и долго рассматривал темный двубортный пиджак, размышляя над тем, что по идее - это моя самая бережно хранимая вещь, в этом обличии я женился, застыл на свадебных фотокарточках, присутствовал на всех торжествах, впрочем, какие там особенные торжества - дни рождения да праздники три раза в году: первомайские, ноябрьские, новогодние. В этом костюме я наверняка явился бы в суд, на развод.

Тамара тоже собиралась долго, не спеша, потом мы медленно дошли до метро. Эскалаторы, платформы, вагоны были заполнены толпами, несли картонные коробки с тортами, перевязанные шпагатом, деревянные палки с бумажными цветами, бумажными лентами, бумажными гирляндами, как будто шла неорганизованная демонстрация, и часто, очень часто попадались на глаза такие же темные, двубортные фигуры, как моя.

За стол сели вчетвером: отец, мать, Тамара, я, поэтому и разговор пошел чисто семейный.

Отец, как всегда, точными вопросами собирал информацию, анализировал ситуацию, делал выводы и прогнозы.

– Как самочувствие, Валерий?

– Спасибо,

хорошо.

– Что значит хорошо? Лучше, чем полгода назад, или хуже, чем когда ты был полностью здоров?

– Как у космонавта.

– Понятно. Что говорят эскулапы?

– Выпустили на волю. Очевидно, я в них не нуждаюсь. Снимки хорошие. Очаг распался.

– Как распался?
– не поняла мать.

– Ну, было что-то вроде нарыва на легком. Теперь что-то вроде рубца.

– Куришь?

– Бросил.

– Не тянет?

– Иногда.

– С учета сняли?

– Еще год-другой подержат.

– Два года?
– встревожилась мать.

– А лекарства ты должен какие-нибудь принимать?

– Нет.

– Вот это хорошо, - удовлетворенно сказал отец.
– Значит, действительно, сдвиги есть.
– Что с отпуском?
– спросил я у отца.

– Как всегда, раньше октября не получается.

– Значит, лето в Москве просидите?

– Не первый раз. Незаменимый, - кивнула мать на отца.
– Как лето, так он один за всех лямку тянет.

– Надо, - коротко отрезал отец.

– Ну, хорошо, хорошо. Ты тетю Клашу, соседку нашу по Потылихе, помнишь?
– спросила мать у меня.

– Помню.

– Хотим сарайчик у нее на лето снять. Хотя бы на субботу, воскресенье выбираться. Совсем недалеко - электричкой полчаса да еще минут десять пехом. Речка, лес... Приезжайте, всегда будем рады.

Я покосился на Тамару. Она ответила безучастной, блаженной улыбкой. Могла бы моих стариков пригласить на свою дачу, вот где сарайчиков хватает.

Мать поняла мой взгляд по-своему.

– Скоро?

– В конце июня будет семь месяцев, вот и считайте, - тихо сказала Тамара.

Хорошо, что есть телевизор в доме. Можно сделать вид, что очень увлекся передачей, хотя на экране мелькали какие-то самодеятельные, бутафорски разряженные ансамбли песни и танца.

– Пойдем-ка, что я тебе скажу, - мать увела Тамару на кухню.

– Как твои творческие успехи?
– осторожно спросил отец.

Он не одобрял моих занятий кино, боялся, видно, что я собьюсь с дороги, потеряю время, считал, что кино - это только увлечение, блажь, которая с годами обязательно пройдет, но сейчас с ней нельзя не считаться.

– Работал, - вяло ответил я. Разве ему расскажешь о живописце Болотникове, герое моего сценария? Не поймет. А если отец не поймет, то кто?

Отец как будто угадал мои мысли о художнике.

– Ты в "Известиях" недели три назад статью об абстракционизме не читал?

– Нет.

– Почитай. Советую.

– О чем она?

– Вредное это искусство - абстракционизм.

– Папа, как искусство может быть вредным? Цель его - облагораживать людей, иначе это не искусство.