Свое время
Шрифт:
– Лика, ты очень красивая женщина, - галантно сказал Ян и сделал паузу. Поправил пенсне. Откуда он его откопал?
Лика молча ждала.
– Ты не только очень красивая, ты очень умная, - продолжил Ян со вздохом.
– И не только умная, ты опытная. Ты же работаешь здесь с основания журнала. Неужели тебе неясно, что настоящие светила и корифеи давно перемерли, а тем, кто сейчас занимает их места или мнят себя таковыми, до высокой лампочки такие мелкие проблемы, как тематика какого-то отраслевого издания.
– В конце концов,
– уже не на шутку завелась наша заведующая.
– Вот стило, вот папирус, - взмахнул авторучкой Ян, - сейчас изготовлю текст.
Через четверть часа он положил Лике на стол исписанный лист. Лика стала читать и сердито рассмеялась:
– Ну, не нахал? Нет, ты посмотри, Валерий... Это же надо такое отчебучить.
В правом верхнем углу листка каллиграфическим почерком было выведено: "Новодевичье кладбище, участок 62, секция 21, академику Ивану Ивановичу Иванову". Далее следовал текст типового письма.
– Раз уж у Яна такие связи с загробным миром, - серьезно сказал я, вам, Малика Фазыловна, следовало бы на ближайшем заседании редколлегии ходатайствовать о персональном окладе старшему редактору Паулсу. Откроем новую рубрику в журнале.
Консультация живых и рвущихся на пьедестал с теми, кто уже по пал в святцы, по проблемам технического прогресса.
– Фирма "Харон Паулс энд Стикс Корпорейшн", перевозка идей, умеренные цены, смазанные уключины, - холодно блеснул стеклышками пенсне Ян.
– А зачем смазанные уключины?
– поинтересовалась Лика.
– Чтоб не скрипели, - хором пояснили мы.
– Ну вас к дьяволу, - сердито улыбаясь, фыркнула Лика.
– А действительно, пойдем подышим серой. Импортной, - Ян достал из стола пачку сигарет.
– "Астор". Новинка на советском рынке.
Мы вышли с Яном на лестничную площадку. Я повертел в руках нарядную коробочку - в такой упаковке любая дрянь вызовет интерес. С портрета в овальной рамке на меня презрительно смотрел холеный старик в камзоле и при седых буклях парика.
– Астор... английский лорд?
– спросил я у Яна.
– Нет. Западная Германия.
– Почем?
– Дешевка. Восемьдесят копеек.
– Восемьдесят? Пачка?
– не поверил я.
– Всю жизнь курил "Дукат". Гривеник десяток.
– Времена наступают другие, молодой человек, - похлопал меня Ян по плечу.
– Зажиточные. Скажешь, нет?
– Что-то не чувствуется.
– Раз они, - Ян поднял палец кверху, - считают, что это нам по карману, значит, так оно и есть.
– Ты лучше, старик, расскажи, что новенького в нашем заведении. Я даже не успел толком поговорить с тобой после возвращения.
– Да все по-прежнему. Проводим заседания, делаем план, выпускаем стенгазету. Директор раздает нагоняи, главный редактор спит, о, кстати, о главном. На него же исполнительный лист пришел.
– На Ярского?
– у меня отвалилась челюсть от изумления.
– На
– Ему же под семьдесят.
– Не скажи. Он - ровесник века.
Все равно уже не помнит, как это делается. Хотя раз лист пришел, значит кто-то поддался очарованию этого старого гриба.
– Жена. На него на алименты подала жена.
– Что за чушь?
– Это же не первый брак у Ярского, - объяснил мне Ян.
– В первый раз он одуплился лет пятнадцать назад. Родил дочку, все как положено. Потом у него роман случился с Ольгой Лядовой, помнишь секретаршу директора? Хотя нет, ее ты не застал. Шумное было дело, но Ярский таки развелся, и теперь ему Ольга родила. Тоже дочку.
– А при чем тут алименты?
– Это просто. По закону Ярский платит алименты первой же не - двадцать пять процентов. Ольга может, не разводясь, подать на мужа на алименты, что она и сделала. Теперь он отстегивает треть зарплаты, зато половина этой трети идет первой дочке, а другая - второй.
– Сколько же Ярские выиграли на этом в месяц?
– Рубля двадцать два, двадцать три.
– Цена его порядочности... Ты не задумывался, Ян, что все имеет свою цену, причем иногда можно назвать точную сумму таких вроде бы абстрактных понятий, как честь, совесть? Двадцать три рубля в месяц, меньше рубля в сутки. А откуда вы все это узнали?
– Гладилин, секретарь нашего партбюро, поручил мне, как своему заместителю, разобраться.
– Ну и что теперь Ярскому будет?
– А ничего. В райкоме сказали - не трогать, Ярский - член комиссии старых большевиков, нельзя подрывать авторитет партии.
Пожурили нашего Дон Жуана и отпустили с миром.
– Мне такое в голову не пришло бы.
– В твою голову и не придет. Кстати, о тебе. Какой-то ты нерадостный после возвращения, что-то тебя гложет, старик. Или я не прав?
– Угадал.
– Тогда расскажи, если не секрет.
Я коротко обрисовал Яну свою ситуацию.
Он задумался.
– И что же ты решил?
– спросил он наконец.
– Ждать. Тамара родит. А там видно будет.
– Разумно... А ты не замечал такое странное свойство времени: время покажет, время подскажет, что делать. По прошествии времени ты понимаешь, прав ты был или нет, но при этом время просто пройдет, исчезнет навсегда, его не вернешь, и изменить что-либо будет просто невозможно... И да минует меня чаша сия.
– Почему же она должна тебя миновать?
– Я никогда не женюсь.
Ян снял пенсне, близоруко прищурился. Лицо его сразу изменилось словно подтаяла, отекла, набрякла вековой усталостью доселе непроницаемая маска.
– ?..
– безмолвно-вопрошающе смотрел я на Яна.
– К чему плодить несчастных?
– ответил он.
– Получается, что тот, кто у меня родится - сын ли, дочь - уже обречены?
– Пожалуй, что так, - Ян опять утвердил пенсне на носу.
– А ведь ты и впрямь Харон.