Свое время

Владимиров Виталий

– Правильно. Вот в "Известиях" и написано, что абстракционизм - не искусство, а вредная для народа живопись. Народу она непонятна, значит, не нужна.

– Непонятно - не основание, чтобы сказать, что что-то плохое и вредное. Пусть художник пишет, как ему бог на душу положил.

– Так, как они малюют, так и я смогу.

– Смоги. Попробуй.

– Вот Шишкин - настоящий художник!

– Фотография.

– Я бы себе в дом такую пачкотню ни за что не повесил бы.

Я оглядел стены комнаты: отрывной календарь с красной цифрой числа на сегодняшнем листке да керамический львенок на телевизоре - пусто, далековато до

любителя и ценителя живописи. Когда отец в последний раз был на художественной выставке? Кого он знает из современных художников? Про Пикассо, наверное, слышал, а вот Поллак, Брак, Клее... Но о живописи, тем более модерне, рассуждает смело - в "Известиях" все сказано, куда идти, что хорошо, что вредно.

Я молчал.

Потом спросил. Наверное, с той же интонацией, с которой он интересовался моими творческими успехами:

– Как на работе?

– Опять назначили пропагандистом. Пятый год подряд, - с оттенком гордости сказал отец.

Я смотрел на него и думал - какой же ты у меня, батя, правильный, сил нет. Люблю я тебя, родной ты мой, но все-таки не трогал бы ты лучше того, чего не понимаешь. Знаю, некогда тебе было в своей жизни, нелегко тебе все давалось, время твое было такое. Голодали, сидели, воевали, строили. Ради чего? Ради будущего, ради меня. Вот я и пришел. И ты любишь меня, и ты боишься, чтобы я не наделал глупостей, не увлекся вредным для на рода абстракционизмом, за это еще и посадить могут, вот и даешь мне готовый рецепт, как жить: капитализм гниет, социализм стро ится, раз в газетах напечатано, значит, так и должно быть. И не иначе. Верь, не размышляя, не сомневаясь, легче будет жить, а ведь за легкую жизнь и боремся... Я вспомнил, что в Африке, в черной, страшной Африке, члены племени так верят своему сельскому колдуну, что если он прикажет умереть, то здоровый, крепкий воин ложится и умирает. Потому что верит очень. Не сомневается.

Мы вернулись домой.

Домой.

Так, словно и не было больницы, санатория, Наташи.

Пропало то время, кануло.

Я сидел на стуле, вперившись в экран телевизора, пока не кончились передачи.

Встал, выключил телевизор. Обернулся.

Тамара сидела на кровати и плакала. Беззвучно, тихо.

Просто катились и катились слезы из глаз.

Ушел на кухню.

Очень хотелось курить. Очень.

Постоял у открытой форточки.

Наплевать и забыть, как сказал Чапаев в кино. Мое дело - кино. Мое дело - делать кино. Говорить киноязыком о своем времени. Для этого поступить на Высшие режиссерские. Это - главное. Остальное будет как будет.

Я вернулся в комнату, разделся в темноте, залез под одеяло. Тамара отодвинулась, освобождая мне место. Я обнял ее. Она взяла мою руку и осторожно погладила ею свой живот.

Глава пятая

– -===unsaved:///newpage2.htm===-

Глава пятая

Свершилось.

С высших режиссерских пришло официальное приглашение на собеседование. Это означало, что творческий конкурс я прошел, что мои сценарии чем-то приглянулись, чем-то привлекли внимание высокой комиссии. С работы ушел, сказав, что вызывают в военкомат.

Небольшой просмотровый зал: пять или шесть рядов кресел, шелково отсвечивающий прямоугольник экрана, уютный пульт с микрофоном для переводчика - в таких зальчиках, где главный хозяин - экран, проходят закрытые просмотры, здесь святая святых искусства кино. Между креслами и экраном - стол, прогнувшаяся в почтительном наклоне лампа. С той стороны стола он, с этой - я. В коридоре,

в толпе таких же претендентов, мне назвали его фамилию.

Чулков.

Я видел его фильм "Весенние заботы". Серость. И он будет учить меня кинорежиссуре?

Чулков поднял голову, изучающе осмотрел меня. Как доктор больного.

Я рассмотрел его тоже. Почти совсем лысый, впалые щеки, тонкие губы, очки в массивной оправе. Такие очки придают значительность лицу.

– Расскажите о себе, - наконец попросил он.

– Родился... учился... женился...

– Какое удивительное совпадение, - усмехнулся Чулков, - и я родился, учился, женился. По образованию вы кто?

– Инженер.

– Так и работали бы инженером себе на здоровье.

Про здоровье лучше не поминать - еще узнает про туббольницу. Чахоточных в режиссеры не берут.

– Я работаю редактором в издательстве.

– В каком?
– оживился Чулков.

– В отраслевом. По распределению.

– А...
– неопределенно-разочарованно произнес Чулков.

Скорее всего интерес у него ко мне не пропал бы, будь я сотрудником "Искусства" или "Художественной литературы".

– И все-таки зачем вам в кино?

Дурацкий вопрос. Неужели неясно? Хочу рассказать про новогоднюю елку с военными игрушками, голод эвакуации, удар ножом в живот колобовского парня, похороны Сталина, оттепель, чистое небо, запуск первого спутника... про свое время. Только разве он поймет?

– Кино люблю с детства. Хочу поставить фильмы по сценариям, которые представил на творческий конкурс.

– Ага, - согласно кивнул головой Чулков.
– Тогда все понятно.

Что ему понятно, уже раздраженно подумал я. Мне не нравился этот человек, не нравилась его картина "Весенние заботы" про колхозное село с ядреными девахами и сельскими чубатыми парубками, которые преодолевают трудности в вопросах весеннего сева и любви, распевая частушки. Когда сеять им, конечно же,подсказывает секретарь парткома, правда, предварительно посоветовавшись со стариком, народным умельцем и балагуром. Красивые полушалки, красивые полушубки, красивая полуправда.

– Возьмем для начала ваш сценарий "Немая", - Чулков действительно взял листы со стола, вгляделся в них.
– О чем история? Девочку контузило во время войны, а заговорила она снова, когда влюбилась. Чисто медицински это возможно?

– Не знаю. Разве такой вымысел недопустим?.. Здесь же идея: любовь сильней войны.

– Любовь? Сильней? Войны?
– скептически пожал узкими плечами Чулков.
– Ну, хорошо, предположим, хотя где-то это уже было... Все было... Все эти мелодраматические терзания на фоне красивых морских пейзажей. Давайте-ка поставим вопрос по-другому. Ответьте мне: Кто она? Чем занимаются ее родители? Какая профессия у героя? Портной, космонавт, сталевар?..

– Понятия не имею, - пришла моя очередь пожимать плечами.

– Автор сценария, - назидательно сказал Чулков, то есть вы, обязаны знать про своих героев все. Иначе, в чем же у вас правда жизни?

В полушалке и в полушубке, подумал я.

– Получается абстракция, а это не пойдет, не пройдет. Любовь сильней войны. Чистый пацифизм. Море, пляжи, чайки, волны - все красивенько, но откуда эти люди? Что они, из чего-то не материального созданы? А скорее всего, так оно и есть. Они - не люди, гомункулюсы, плод вашего разгоряченного воображения. Не более того. Следуем дальше. "Живописец Болотников".