Сволочь (сборник)

Юдовский Михаил Борисович

– Только что, – невозмутимо ответил я. – Но люди уже трут. Посмотрите: еще немного – и у ребенка начнется бронзовая эрекция.

В самом деле, многие из нашей группы, кто украдкой, а кто и откровенно, потирали «детяту» пиписку.

– Чего не сделаешь для дома и семьи, – философски заметил я. – Не хотите присоединиться, профессор?

– Благодарю, – ответил профессор Айзенштат. – У меня дома все в порядке. Да и с головой пока тоже. Что еще вы намерены предпринять с нашей группой? Убедите ее вскарабкаться на Атомиум?

– Вы

меня пугаете, профессор, – покачал головою я. – Даже в мой извращенный ум не могла забрести столь изощренная фантазия. Пойдемте, мы отстаем от группы…

Группа наша, между тем, разделилась на две части: одни послушно плелись за Снежаной, другие образовали мою свиту. В их числе были большезубая девушка, следующие по пятам за ней родители и профессор Айзенштат, которого мои бредни по какой-то неведомой причине привлекали больше исторически достоверных сведений от Снежаны.

– Миша, ну что ж вы ничего не рассказываете? – улыбнулась мне своей лошадиной улыбкой большезубая девушка.

– Честно говоря, – я ответно улыбнулся, – мне просто неловко отбивать хлеб у нашего брюссельского гида. Но если вы настаиваете.

– Пожалуйста, – попросила она.

– Что ж, с удовольствием. Тем более что мы находимся в местах, где на каждом камне невидимыми буквами начертано: История. Например, в этом доме, – я указал на четырехэтажное здание в стиле барокко, – родился автор знаменитой «Легенды об Уленшпигеле» Шарль де Костер.

– Неужели? – тихо и с иронией проговорил профессор Айзенштат. – Для меня это приятная новость.

– Для меня тоже, – столь же тихо ответил я.

– Шарль де Костер, – продолжал профессор Айзенштат, – если вас это не смутит, родился в Мюнхене.

– Да? – искренне удивился я. – Ну, это он, конечно, погорячился.

– Кхм-кхм, – привычно кашлянул профессор.

– Миша, а в этом доме кто родился? – на сей раз очень своевременно вмешалась большезубая.

– Многие, – ответил я. – Очень многие. Родились, жили, умерли… Слушайте, – я шепнул ей на ухо, – давайте незаметно отстанем от остальных. А то ходим, как детсадовцы за воспитательницей.

– А. разве так можно? – удивилась она.

– Нужно. Вы зачем в Бельгию приехали?

– Как зачем? Что-то увидеть, что-то узнать.

– Много же вы увидите и узнаете с этой дурацкой экскурсией. Чтобы увидеть и узнать, надо бесцельно бродить, нырять в переулки и закоулки, присесть в каком-нибудь баре и выпить пива или кофе. И наступит момент, когда город вам скажет сам: «Привет, будем знакомы».

– А как же родители? – девушка с сомнением глянула на мамашу с отцом. – Они будут волноваться.

– И отлично, – заверил я ее. – Это нормально, когда родители волнуются о своих детях. Дайте руку.

– Зачем?

– Дайте.

Она робко протянула мне руку, я ухватился за нее и довольно ловко утащил свою большезубую добычу с улицы

в переулок.

– А теперь бежим, – велел я.

Мы промчались по переулку, свернули в следующий, затем еще в один.

– Все, – сказал я. – Можем спокойно прогуливаться. Пока они нас хватятся и снарядят по нашим следам погоню, мы уже будем вне зоны их бдительности.

– Куда вы меня затащили? – полуиспуганно-полувосторженно поинтересовалась моя спутница.

– В Чрево Брюсселя.

– Куда?

– Да не пугайтесь вы. Это такой райончик возле Гран-Плас, где полно всяких кафешек, забегаловок, ресторанчиков и пивных. Посидим где-нибудь, я вас пивом угощу.

– Я не люблю пива.

– А вы его пробовали когда-нибудь?

– Нет.

– То есть вы его платонически не любите.

– Как это?

– Вот и я не понимаю – как. Про платоническую любовь слыхал, а с платонической нелюбовью сталкиваюсь впервые. Вас как зовут?

– Лиля.

– А вы знаете, Лиля, что писал Оноре де Бальзак Эмилю Золя? «Быть в Брюсселе и не попробовать бельгийского пива – все равно, что побывать в Париже и не влюбиться». Правда, на момент смерти Бальзака Эмилю Золя было всего десять лет, но читать он уже умел.

Мы углубились в чрево Брюсселя, поглотившее нас с той веселой прожорливостью, которую фламандские живописцы так любовно запечатлели на своих полотнах. Отовсюду неслись запахи свежей выпечки и кофе, жареного мяса и колбасок, рыбы и прочей морской живности, радостно звенели стаканы и кружки, важно позвякивали о фаянс тарелок металлические приборы. Несмотря на ноябрь – довольно, впрочем, теплый – люди сидели за столиками прямо на улице, наслаждаясь своей праздностью. Мы с Лилей присели за один из столиков.

– Так я вас убедил насчет пива? – спросил я.

– Не знаю… Наверно.

– От «наверно» до «согласна» всего четверть шага. Сделайте этот крохотный шажок, пока не пришел официант. Чтоб нам не сидеть перед ним с глупым видом.

– Хорошо, вы меня уговорили. Вы всегда так быстро уговариваете людей?

– Я не уговариваю, – усмехнулся я, – я заговариваю. Делюсь мыслями и увиденными картинками. Знаете, иногда от этих мыслей и картинок у меня так распухает голова, что если я не выплесну их, то начинаю мычать от боли, как недоенная корова.

– А рассказываете вы очень занятно, – сказала Лиля. – И так много знаете. Про битву под Гентом, например. Я вот никогда про нее не слыхала.

– Я тоже. Пока не рассказал о ней в автобусе.

– Как это?

– Да так. Не было никакой битвы под Гентом.

– Вы что же, ее придумали?

– От первого до последнего слова.

– И про кузину принца Оранского?

– Почему же. Наверняка у принца была кузина, и не одна.

– И она покончила собой?

– Не исключено. Одно скажу точно: она умерла. Все его кузины умерли.