Сволочь (сборник)

Юдовский Михаил Борисович

– Почему умерли?

– А вы хотели бы, чтоб они по пятьсот лет жили?

Тут к нам подошел официант и я заказал две кружки «Стеллы Артуа», потому что это был единственный сорт бельгийского пива, который я знал.

– Так, – нехорошим тоном произнесла Лиля, – а Шарль де Костер?

– Он тоже умер, – мрачно ответил я.

– Я понимаю, что умер. А вот то, что он будто бы родился…

– Он не будто бы, он действительно родился, даю вам слово. Сами рассудите – как можно умереть, не родившись.

– В том доме, на который вы показывали?

– Лилечка, – ласково начал я, – какое вам дело до того, родился Шарль де Костер в этом доме или нет? Дом от этого не

стал лучше, а Шарль де Костер хуже. Поверьте, в этом доме рождались и другие люди. Рождались, жили, умирали, влюблялись, ссорились, мирились, изменяли, хранили верность, рожали детей и подсыпали друг другу яду. И это самое увлекательное, что есть на свете. Весь этот нездоровый интерес к знаменитостям – мелкий снобизм, помноженный на комплекс неполноценности. Взгляните вон на ту гостиницу. Старенький отельчик, каких тысячи. Но стоит повесить там табличку над лестницей, будто по этим ступенькам скатился в пьяном виде Фридрих Второй и расквасил себе нос, как публика валом туда повалит. Для людей почему-то станет жизненно важным самолично повидать то место, где Фридрих Второй расквасил нос. А теперь представьте, что в этом отеле в каком-нибудь недорогом номере жила никому не известная девушка, сбежавшая от жениха, за которого ее хотели выдать насильно. Поселившись в гостинице, она неожиданно влюбилась в молодого сына хозяина, который также полюбил ее и тайком от отца приносил ей по утрам в номер кофе и самые свежие булочки, а по вечерам украшал ее невзрачную комнату цветами. О том, каковы были их ночи, умолчим с присущей тому веку стыдливостью. Но в конце концов последствия этих ночей так отразились на молодой девушке, что стали заметны окружающим. Хозяин гостиницы, сложив в уме два и два, мигом понял, каким ветром ей надуло парус, наорал на сына и велел ему отправляться в провинцию к тетке и не высовывать оттуда носа. Молодой человек оказался хорошим сыном и плохим возлюбленным. Он уехал, даже не простившись с девушкой, а хозяин гостиницы просто вышвырнул ее на улицу. Девушка, сама не своя, целый день бродила по городу, а затем вернулась к отелю и у самых его дверей бросилась под колеса проезжавшего мимо экипажа.

– Неужели все так печально закончилось? – всхлипнув, спросила Лиля.

– Может быть, – ответил я. – А может, и нет. Может, молодой человек послал своего папашу подальше, взял девушку и отправился с ней бродяжничать по стране, пока на далекой окраине они не нашли уголок, который приютил их, и жили там долго и счастливо. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что значительней: судьба никому не известной девушки или расквашенный нос Фридриха Второго.

В это время официант принес пиво.

– А историю про девушку… вы ее тоже придумали? – спросила Лиля.

– Какая разница? – ответил я. – Даже если она не произошла, то вполне могла произойти. Не здесь, так в другом месте. Вот что, Лиля, давайте-ка чокнемся этими кружками с пивом, сделаем по глотку и перейдем на «ты».

– Это как-то. слишком быстро. – смутилась Лиля.

– Быстро? – возмутился я. – Да я вам столько о себе порассказал, что иному на полжизни хватит. Я ведь, можно сказать, покаялся перед вами. Как хотите, а я не могу сидеть с человеком за одним столом, пить с ним пиво и говорить ему «вы». Это, в конце концов, невежливо.

– Говорить «вы» невежливо?

– Конечно. Потому что каждый человек неповторим. Когда говоришь ему «ты», то подчеркиваешь эту неповторимость, а когда обращаешься на «вы» – смешиваешь со множеством.

– Миша, – покачала головой Лиля, – вы какой-то. странный. Вы говорите совершенно неправильные вещи, а они почему-то звучат правильно.

– Если я начну говорить

правильные вещи, – ответил я, – можете не пить это пиво, а вылить его мне на голову.

– Зачем?

– Чтоб я остыл и пришел в себя. За знакомство!

Мы чокнулись кружками и сделали по глотку. Точнее, я сделал глоток, а Лиля робкий глоточек.

– Ну как? – спросил я.

– Горькое…

– Горькое тоже может быть вкусным. Ты побольше глоток сделай, не бойся.

Лиля зажмурилась и отхлебнула с треть кружки.

– А теперь?

– Не знаю. Ой, у меня что-то голова закружилась!

– Это от познания неведомого и запретного. Когда Золушка впервые попала на бал, у нее вообще крышу снесло так, что она даже забыла, что приехала во дворец верхом на тыкве. До того ошалела от новизны ощущений, что запустила в принца туфлей, выбежала из дворца и стала орать: «Карету мне, карету!» Затем пришла в себя – а перед ней вместо кареты тыква, вместо лошадей мыши, а вместо бального платья смирительная рубашка с завязанными на спине рукавами.

– Я не хочу приходить в себя, – заявила Лиля.

– И замечательно, – кивнул я. – Наконец-то ты рассуждаешь здраво. Слушай, может, ты проголодалась? Давай я закажу чего-нибудь поесть.

– Нет, это как-то. нехорошо.

– Что нехорошо?

– Что вы. что ты на меня будешь тратиться.

– Зато по-честному.

– Почему по-честному?

– Ну, сама посуди: ты приехала в Бельгию, выслушивала мою околесицу и заплатила за все это деньги. Я тоже приехал в Бельгию, несу здесь чепуху в свое удовольствие, развлекаюсь, похищаю девушек, и мне еще за это платят. Должен же я восстановить справедливость.

– Ты такой богатый?

– Сегодня богатый, завтра бедный. А когда буду умирать с голоду, приползу к твоей двери, и ты меня накормишь винегретом. Накормишь?

– Накормлю.

– А напоишь?

– Напою. А почему ты будешь умирать с голоду?

– От нестабильности доходов. Постоянство – штука надежная, но уж больно скучная. Непостоянство веселей.

– А ты давно работаешь экскурсоводом?

– Да какой я экскурсовод! Это так, ветхая заплата на ярком рубище. Единственным стоящим экскурсоводом, которого я знаю, был Вергилий. Он водил Данте по таким удивительным местам и рассказывал о них такую вдохновенную чушь, что ею уже без малого семь веков зачитываются. А я – так, погулять вышел. Лиля, ты не ответила, что будем заказывать?

– Да я не голодная…. Я лучше еще пива. – Лиля сделала глоток и неожиданно положила голову мне на плечо. – А ты во всем непостоянен?

– Ну, что ты. – почему-то смущенно проговорил я. – Я постоянен в своем непостоянстве.

– С тобой весело.

– С тобой тоже. – Я обнял Лилю.

– Что ты делаешь? – спросила она, не отстраняясь.

– Ничего особенного, – ответил я. – Развязываю рукава смирительной рубашки у тебя на спине.

В отель мы вернулись поздно вечером. В фойе, на обитой плюшем банкетке под фикусом сидели Лилины родители. Мамашу колотила дрожь, отец был бледен, как восковая фигура. Над ними склонилась Рита – видимо, успокаивала.

– Да не волнуйтесь вы так, – донесся до нас ее голос. – Лиля – взрослая девочка, погуляет по городу и вернется.

– Уже вернулась, – подал голос я.

Лилины родители оцепенело глянули в нашу сторону. Затем с удивительной синхронностью вскочили и бросились к нам.

– Лиля! Где ты была?! Ты совсем совесть потеряла! Мы тут с ума сошли! Мать выпила весь корвалол! Я спрашиваю, где ты была?!

– Папа, – начала было Лиля, но отец не дал ей закончить.

– Не смей перебивать, когда тебя спрашивают! Мы тебя по всему городу искали!