Сволочь
Шрифт:
— Раскрепощенные, — подсказал Ярик.
— Во-во! — кивнул Витя. — Хамы. Ладно, на вашу раскре… раскрепощенность у нас свое оружие с винтом найдется. Напою я тебя, американчик. Так напою, что ты наутро пожалеешь, что на свет родился.
— Рискни, — пожал плечами я.
— Майкл, — робко спросила меня темноволосая Леся, — а как ты из Америки в Союз попал?
— Сейчас, — ответил я. — Хлебну еще одну — и поведаю.
— Поведаю… Какое необычное слово. — Леся улыбнулась. — А я сразу обратила внимание, что ты
— Да? — усмехнулся я. — Интересно, с каким?
— С легким. Почти незаметным.
— Ладно, — сказал я, — пусть будет с акцентом. Но только с очень-очень легким. Разливайте там.
Настал черед следующей бутылки, которую наш сосед Серега расплескал по стаканам.
— Рассказывай, Майкл.
— Да история, в общем-то, обыкновенная, — пожал плечами я. — Мама из Бостона, папа из Киева. Познакомились.
— Где познакомились?
— В Рейкьявике, — ответил я, подумав. — На симпозиуме по защите бактерий от человеческого иммунитета. Они у меня микробиологи, родители, в смысле.
— Как интересно! В Рейкьявике. А дальше?
— А дальше — влюбились друг в друга. Так влюбились, что обоим не то что не до бактериий — не до иммунитета сделалось. И вот, прямо в Рейкьявике.
Я бы даже сказал — непосредственно в Рейкьявике, в гостиничном номере. Я надеюсь, тут все взрослые?
— Все, — заверили меня.
— Отлично. В общем, симпозиум закончился, они разлетелись — папа в Киев, мама в Бостон. А кто-то из доброхотов — ну, типа, из группы сопровождения, — я покосился на Витю, — на папу моего настучал: мол, имел контакт с американской гражданкой. Папа тут же стал невыездным. Представляете, да? Беременная мама в Бостоне и невыездной папа в Киеве.
— Кошмар, — сказала Леся.
— Беспросветный, — мрачно кивнул я. — Папа чуть не запил с горя. Но надо знать мою маму. Не понимаю, как она этого добилась, какие инстанции обошла, кажется, чуть ли не президенту писала, а только через пять месяцев она, беременная, приехала в Киев, и они с папой расписались.
— Где? — слегка нетрезво спросил Серега.
— В книге почетных гостей оболонского хлебзавода, — буркнул я. — В ЗАГСе, естественно. В общем, подействовала мамина настойчивость, и препятствий им чинить не стали. Как говорят в Штатах, если американская женщина чего-то захочет, она остановит на скаку бешеного мустанга и войдет в горящий коттедж.
— И у нас так говорят! — обрадованно сообщила Леся.
— Про американских женщин? — удивился я.
— Нет, про наших. Как мы все-таки похожи!
— Одно лицо, — подтвердил я. — Только ты черненькая и девочка, а я рыжий и мальчик.
— Да нет же, — смутилась Леся, — я не про тебя и про меня, я про наших и американцев…
— Американец, — вмешался Витя, — ты не филонь. Почему не пьешь?
— Не наливают, — сказал я.
— Ну-ка, оформите нам, — распорядился Витя. —
— Обойдусь без экскурсоводов, — ответил я. — Наливай, Серега.
— Майкл, — сказала Леся, поднимая стакан с вином, — я хочу выпить за твою маму. Она у тебя удивительная женщина. Мне бы так хотелось быть на нее похожей…
— Одно лицо, — снова подтвердил я. — Только ты черненькая и русская, а она рыжая, вроде меня, и американка.
— Я — украинка, — уточнила Леся.
— Неважно, — ответил я. — Я так вообще зачат в Рейкьявике, родился в Бостоне, а живу в Киеве. Пьем за маму!
Мы выпили.
— А дальше что было? — спросила Леся.
— Ну, что дальше. Уехала мама в Бостон, родила меня. Папу по-прежнему не выпускали. Когда я чуть подрос, мы с мамой стали приезжать в Киев. Каждое лето. А потом обстановка в мире накалилась, и нас поставили перед выбором: или вы все трое сваливаете в свою Америку или, опять же все трое, остаетесь здесь. Но кататься друг к другу в гости мы вам больше не позволим.
— И что? — замирающим голосом спросила Леся.
— Мой папа всегда был патриотом, — гордо сказал я. — Он не захотел уезжать.
— А мама?
— Мама выбрала мужа. Мы остались в Киеве. Так что школу я уже здесь окончил. И в институт тоже здесь поступил.
— И с тех пор ни разу не был в Бостоне?
— Ни разу, — печально подтвердил я, поймав себя на мысли, что впервые за все это время сказал правду.
— Майкл, — тихо произнес немногословный Павел, — ты классный чувак. И родители у тебя классные. Не грусти, ты еще увидишь свой Бостон.
— Надеюсь, — сказал я. — Спасибо.
— За матушку мы пили, давай за батю твоего выпьем. Не всякий бы на его месте решил остаться.
— Спасибо, — снова поблагодарил я.
Честно говоря, мне было немного стыдно, что я обманываю этих людей, которые так искренне мне сочувствовали и так простодушно верили. Хотя — с другой стороны — как можно обмануть человека, который тебе не верит?
За окном давно завечерело, бутылки понемногу пустели, голоса делались громче и невнятней. Селянки, поев и отдохнув, без объявления войны затянули гуцульскую, видимо, песню. Мотив показался мне знакомым, хотя слова звучали немного странно:
За Кирила я не піду, Бо Кирила я не люблю, Бо у Кирила драна куфайка, Кирзові чоботи, ще й балалайка...
Впрочем, когда бабоньки добрались до припева, все настолько стало на свои места, что я слегка обалдел от подобной развязки:
Тумбала-тумбала-тумбалалайка, Кирзові чоботи, драна куфайка. Тумбалалайка три струни має, Кого я люблю, сама я знаю.
— Що, американець, гарно бабки співають? — хмельно поинтересовался Витя.
— Гарно, — сказал я.