Сволочь
Шрифт:
Он повернул руль, и автобус съехал с трассы на узкую асфальтированную дорогу, вдоль обочин которой исполинским частоколом вздымался лес. Стало темно и немного жутко, но всего через пару минут брызнувший свет раздвинул эту стену, автобус въехал в городок и остановился около турбазы.
— Приїхали, — объявил водитель. — Вилазьмо.
Он вышел из кабины, обошел автобус и открыл багажное отделение. После чего достал из кармана телогрейки мятую пачку «Ватры», вытряс оттуда сигарету, прикурил и безучастно отошел в сторонку. Пока мы разбирали вещи, к автобусу подскочили двое местных пацанят лет семи-восьми
— Акуш, байстрюки! — прикрикнул он. — Акуш від рури випердової! [32]
Пацанята не очень испугались. Они отошли на несколько шагов и продолжали оттуда глазеть на автобус, обдумывая новую пакость.
— Все повитягали? — спросил водила у Вити.
— Все, — ответил тот.
— Файно. Но, то я до столової… Гей! — окликнул он пацанят.
Те глянули в его сторону.
— Щоб до буса не підходили!
Пацанята энергично затрясли головами.
32
Кыш, байстрюки! Кыш от выхлопной трубы! (зап. — укр., диалектн.)
— Бо вуха повідкручую!
Пацанята радостно осклабились и закивали.
— Шляк би вас трафив, — буркнул водила. — Все одно ж якусь пакость зроблять, мавпішони… [33]
Он махнул рукой и направился в сторону турбазы. Мы, с Витей во главе, разобрав вещи, последовали за ним. Обернувшись, я успел заметить, что пацанята отыскали где-то большой ржавый гвоздь и теперь что-то усердно выцарапывают на задней стенке автобуса. Мне захотелось вернуться и прочесть их письмена, но я подумал, что и так знаю, о чем речь в накорябанном послании.
33
Чтоб вам пусто было. Все равно какую-то пакость устроят, макаки (зап. — укр., диалектн.).
Турбаза представляла собою несколько зданий в гуцульском стиле, выстроенных из дерева и камня и увенчанных островерхими черепичными крышами. Невысокие горы вокруг покрывал черный еловый лес, у подножий гор, зеленея между заснеженными берегами, перекатывая через пороги и пенясь, бежала неширокая и быстрая речка Прут. Через речку перекинулся резной деревянный мостик, а за мостом негромко и даже убаюкивающе шумел водопад. Места были до того хороши, что мне хотелось на пару часов удрать от нашей бестолковой группы, уединиться и молча посидеть у воды.
К сожалению, псевдоамериканское происхождение вызвало излишне пристальный интерес к моей особе. Стоило мне подотстать от прочих, как кто-нибудь обязательно подмечал это событие и окликал меня:
— Майкл! Ты чего? Не отрывайся от компании!
Я изображал на лице улыбку, какой, наверно, улыбается кобра при виде змеелова, и присоединялся к остальным. Меня
— Майкл, — мурлыкала Леся, — расскажи что-нибудь про Бостон.
— Красивый город, — отвечал я.
— А еще?
— Очень красивый.
— А где ты там жил?
— На Кросс-Стрит, — подумав, отвечал я. — Кстати, если Кросс-Стрит перевести на русский, получится что-то вроде Крещатика.
— Надо же, — удивлялась Леся. — А что ты вообще там делал?
— Где?
— В Бостоне. В Америке.
— Ел гамбургеры, пил кока-колу и катался на скейтборде.
— Потрясающе! А в школу ходил?
— Не ходил, а ездил.
— На чем?
— На скейтборде и ездил.
— С ума сойти! А у вас негры в школе были?
— Полно. И все баскетболисты. Даже во время уроков мячом по полу стучали.
— Да ты что! А учителя?
— А что учителя? Учителям по барабану. Жуют резинку и не вмешиваются. Оно им надо? Еще пристрелят…
— Как пристрелят?
— Из шестизарядного кольта.
— У вас что, с оружием в школу ходили?
— А как же? Надо же ученикам защищать свое достоинство и права человека.
— Вот это я понимаю — свобода! — восхищенно вздыхала Леся.
— Да ты не расстраивайся, — утешил ее я. — У нас здесь тоже скоро начнут друг в дружку палить.
Лесина болтовня начинала меня утомлять и даже раздражать, и я невольно поглядывал на Тасю, менее привлекательную, но, к счастью, немую, как рыба. Тася, видимо, привыкла держаться в тени подруги. Будь она посимпатичней, я бы предположил, что Леся в их тандеме играет роль буксира, который, беспрестанно тарахтя, заводит в гавань белоснежный лайнер, после чего скромно удаляется и причаливает к какому-нибудь захудалому пирсу. Но Тася не походила на лайнер, да и Леся в последнюю очередь согласилась бы стать для кого-нибудь буксиром. Она явно претендовала на большее, но проделывала это с такой назойливостью, что невольно провоцировала на грубость. Во время очередной совместной прогулки она как-то очень ловко поскользнулась и, потеряв равновесие, свалилась мне в объятья. Наши глаза встретились.
— Майкл, — с нарочитым укором проговорила Леся, — что ты делаешь? Нельзя же так… Если ты американец, это еще не значит, что ты можешь без спросу обнимать всех девушек, которые тебе нравятся.
— А ты шустрая, — усмехнувшись, ответил я.
— В каком смысле шустрая?
— Думаю, во всех.
— Это такой галантный намек?
— Боже упаси. Просто констатация факта. Все равно что сказать пригоршне снега, что она тает у тебя в руке.
— Тебе нравится, когда в твоих руках тают?
— Мне нравится, когда руки у меня ничем не заняты.
Это уже действительно было намеком, причем далеко не галантным. Леся освободила мои объятия от своего присутствия, взглянула исподлобья и, взяв под руку Тасю, зашагала вперед.
— Ты что делаешь? — прошипел мне в ухо тут же возникший Ярик.
— Наслаждаюсь прикарпатской природой, — невозмутимо ответил я. — Посмотри вокруг — пейзаж, достойный кисти лучших молдавских художников.
— Какие еще молдавские художники? — возмутился Ярик. — Тут стопроцентный шанс был, а ты его профукал…