Своя радуга
Шрифт:
И вот сейчас, этот стоящий перед ними светловолосый, голубоглазый, красивый парень, умоляюще глядел на них, и ему казалось, что он переварит краткий ответ на его вопрос, – и удовлетворится им. Но как ему ответить? Что сказать? Что Рязань пала и была вырезана, выжжена до тла? Кто возьмется сказать такую правду не добавив, что зато потом… Что Русь все-таки не была уничтожена, что трудными путями сохранила себя, оправилась, окрепла, возросла, сбросила ярмо и снова расцвела, что-то необратимо утеряв, но что-то и многое приобретя взамен. Как на все это ответить краткой речью? Петр и Андрей понимающе переглянулись. И Андрей, которого самого подмывало, вцепиться как клещ в этого Стаса – из две тысячи двадцать восьмого, – и трясти его как спелую грушу, вопрошая – Переломили ли, одолели ли немцев?! Наши – дошли до Берлина?! Когда? Как? А союзнички? А после войны?.. И вот этот самый
– Кратко тут никак не расскажешь, друг. Уж ты мне поверь. Ты потерпи чуток. Одно тебе скажу. Посмотри на нас. Мы – твои потомки, и говорим на твоем языке, пусть он и поменялся сильно за многие сотни лет. Русь устояла. И стоит. Ты это сейчас как самое главное знай. А об подробностях, – это мы после тебе обскажем. Обязательно. Но сейчас знай – Русь – стоит.
***
И они двинулись, спустились по пандусам на первый этаж, Подивились на лежащего мертвеца в волосатом доспехе, у которого Андрей позаимствовал свое ружье, и пошли в широкий проход, который вел от камер куда-то в другую часть этой базы,– возможно – к выходу. Шли тихо и ловко. Иногда только матерясь и отмахиваясь как от надоевшей мухи от призрачного голографического старикана, который то возникал, то пропадал, бубня про нештатную ситуацию и призывая всех добровольно вернутся в камеры. И Андрей, поглядывая на по кошачьи ловкого, чуть оттаявшего глазами Межислава шел, и успокаивал сам себя ровно теми же словами, которые он сам сказал далекому предку. Ведь идет рядом человек из две тысячи двадцатого! И говорит он по-русски! И значит – устоял Советский Союз. Не сломалась под неслыханным звериным натиском европейских нацистов. Сломала хребет германской военной машине! Да и могло ли быть иначе, если сам Андрей, и все кого он знал, так воевали, так умирали, чтобы закрыть собой Родину. Ну а после войны, когда страна оплакала погибших и отстроила разрушенное… Каких же высот уже должна достигнуть дружная нерушимая семья советских народов! Каких успехов в промышленности, в культуре и искусстве! Идет рядом русский человек, из будущего… Значит, и потомки не оплошали. Крепко подхватили стяг из рук поколения Андрея. Как прекрасно эти потомки должно быть преобразили любимую страну! Да что страну, – наверно уже всю планету! Мировой коммунизм!
А звезды!.. Наверняка ведь уже советский человек сбросил оковы своей земной колыбели, и вышел к звездам! Наверняка уже стали обыденной явью космические межпланетные полеты, художественными романами о которых Андрей зачитывался в юности. Лунные города? Марсианские? Или уже за пределами самой солнечной системы? Путешествия по неизведанным просторам космоса! Но что космос! Как прекрасно и необратимо должен был изменится сам человек! Те низменные черты человеческой натуры, с которыми еще приходилось бороться даже сверстникам Андрея, в двадцать первом веке наверняка уже исчисли, оказались уничтожены самим строем человеческих отношений. Подлость, зависть, трусость, интриганство, личное выгадывание за счет других, – все это наверняка уже исчезло в новом человеке!
Андрей взглянул на идущего впереди потомка из двадцать первого века, – ладного крепкого парня, со спокойным взглядом и серьезной раздумчивой складкой на лбу между бровей – и почувствовал к нему прилив почти отцовской нежности. Вот он идет, рядом, только руку протяни. Человек из счастливого завтра. Человек будущего, ради которого жило, тяжко трудилось, и умирало поколение Андрея. О каких тайнах, о каких свершениях, о каких чудесах этот человек расскажет ему? О, он обо всем расспросит его. Дай только срок.
***
А рядом идет Петр. У него свои мысли. Ему чуть-чуть легче. Пообщавшись с Андреем он хоть немного приподнял покров с будущего своей страны. После тяжкого поражения она развалилась, почти умерла, но восстала! Вынырнула как феникс из пепла! Да, другая, да, изменившаяся, даже по кратким рассказам, не во всем понятная Петру, под красным флагом и иным названием…. Что же, только в легендах феникс выходит из пепла омолодившимся, но неименным. А в жизни за возрождение приходится платить изменением. Ведь старое потому и умерло, что оказалось нежизнеспособным. И ему тоже интересно. – Что было дальше? Этот Стас из будущего… Каково там? Как расправила свои крыла Россия? Крепка
Но не меньше его занимает, и идущий рядом Межислав. Человек прошлого. Такого давнего, что и нитей то связующих его с грядущим осталось не так уж и много. Эти связующие нити хранились россыпями слов в древних рукописях и народных сказаниях. Но шло неумолимое время, и набегали на Русь волна за волной захватчики, и горели рукописи, и гибли люди, и распадалась связь времен… И все же народ смог сохранить свою память. Но как же много потеряно! Сгорело, изрублено, растоптано. Чужие алчные руки жгли рукописи, рубили кумиров на растоп костра, выбрасывали иконы как ненужные доски, выломав из золоченых окладов, и замыкали навсегда уста памятливых людей ударом сабель а потом и винтовочной пулей. Сколько немыслимых богатств, – не материальных, но духовных – утеряла Русь, из-за нашествий врагов.
Идет Петр, а в голове сами-собой всплывают строки из любимого "Слова о полку", которое он знает практически наизусть.
…Были вечи Трояни,
минула лета Ярославля,
были полци Ольговы,
Олега Святославлича…
Вот древнерусская литература. А много ли её дошло до нас? Слово о полку… Слово о погибели земли Русской… Да, и еще есть. Но сколько же погибло? Сколько красоты скрылось от потомков под толщей времен? Этот гибкий парень, далекий предок, Межислав, из давно ушедших лет… Что если он знает какие-то неизвестные литературные памятники? Песни, поэмы, сказы своих лет. Бесценно! Петр не знает где он сейчас. Не знает даже "когда". Но если есть шанс, хоть малейший шанс доставить этого Межислава к ученым, историкам, филологам… Петр сделает это. Парень этот – живой росток, неведомым чудом проброшенный сквозь толщу времен. Хранитель великого сокровища, кладезь из глубин памяти народной. И выходит так, что парня этого нужно беречь как зеницу ока. Даже… своей жизни ценой. Выходит так, да. И Петр старается идти ближе к Межиславу.
Но ест душу и едкое сомнение. Да, этот парень из прошлого. Но много ли он знает о нем? Все мы русские. Но много ли мы можем рассказать о своей культуре и истории, если окажемся необратимо отрезаны от неё? И нельзя будет поправить знание сбегав в ближайшую библиотеку, уточнить строку великого поэта, или дату судьбоносного события… Русские… Петр непроизвольно вспомнил череду сизых от пьянства рыл торчащих с раннего утра и до позднего вечера у кабаков. Многие из них тоже любят горланить о том, что они русские. Но спроси, что они знают о своей стране, – и чего ты добьешься от них, кроме точной цены на водку?
Посматривает Петр на Межислава. О, нет, конечно этот парень не какой-то пропойца. Повадка, стать, – воин.
…А мои ти куряни – сведоми кмети
под трубами повити
под шеломы взлелеяны,
конец копья воскормлени,
пути имо ведоми,
яругы им знаеми,
луци у них напряжени,
тули отворени,
сабли изострени,
сами скачют, акы серыи волци в поли,
ищучи себе чти,
князю славе.
Да, этот парень не из пропащих. И все же… Сколько таких, людей непропащих, работящих, с ясными глазами, приятных в общении, милых в обхождении… И которым абсолютно ничего не интересно за пределами своей профессии и узкого семейного круга. О, они прекрасно знают свои должностные обязанности, и могут разумно подсказать вам где лучшие цены в магазинах. Их дамы осведомлены о модном тряпье, а сами мужья могут часами со знанием дела поддерживать разговор о газетной спортивной хронике. У их детей даже всегда подтерты носы. Но русские ли они? Ведь для них что поганая Калка, что победа в ледовом побоище, – все едино. Бородино – это сорт мыла и конфет. А русские классики – ряд смутно знакомых фамилий на никогда не открываемых книгах.