Святая Русь - Князь Василько
Шрифт:
пади сильный враг – никому не устоять. Но то ж беда для Руси.
– Похвально, Мария. Может, ты станешь второй княгиней Ольгой?
– Шутишь, Василько. Куда уж мне до великой Ольги.
Г л а в а 5
ПОКАЯЛЬНИК
Угожи – вотчинное село боярина Неждана отсеялись, к старосте прибыл боярский тиун и молвил.
– Боярин повелел тебе, Лазутка, рыбу из погребов доставать. Пора!
– Пора, - кивнул Лазутка.
Погреба
Рыбу заготавливали с начала зимы. Всем селом выходили на озеро Неро и принимались за лов. Рыбу забрасывали снегом и поливали водой, пока она не замерзнет, а затем свозили на свои дворы и укладывали под открытым небом крест-накрест, как поленья. Пятую долю рыбы (боярский оброк) увозили в погреба «Мстиславова терема».
Мороженую рыбу мужики возили на санях в Ростов и в отдаленные (от Неро) поселения, и продавали. Покупали охотно: после оттаивания рыба, пролежавшая даже пять или шесть месяцев, выглядела так же прекрасно, как будто только что была выловлена из воды.
Весной и летом рыбу на продажу привозили на телегах, наполненных льдом, в коем она была замурована.
Рыба для мужика и ремесленника – второй хлеб. Ею спасались в страшные голодные годы. Но мужики ведали: сия спасительная снедь во многом зависит от Батюшки Водяного. Этот нечистый бес сидит не только в омутах и бучалах, но и в озере. Он ходит нагой и косматый, с зеленой бородой, он – содруг лешему и полевому, недруг домовому, но злее их всех, и ближе в родстве с нечистой силой. Надо всенепременно угостить водяного, когда тот просыпается от зимней спячки в Никитин день141. Упаси Бог не задобрить! Водяной так осерчает, что не видать тебе ни карася, ни окуня, ни щуки.
Мужики за три дня до угощения приходили к старосте, сдергивали с патлатых голов шапки и упрашивали:
– Никитин день на носу. Ты бы сходил, Лазута Егорыч, в лес на сохатого.
Мужики знали к кому обращаться: староста и лес изрядно ведает, и искусный охотник.
Лазутка никогда селу не отказывал. Вот уже шестой год (как боярин Корзун поставил его старостой) он, прихватив с собой троих мужиков, ходил охотиться на сохатого, и каждый раз был добычлив. Удалось убить лося и на сей раз.
В Никитин же день, с восходом солнца, сохатого везли на телеге к озеру. Вслед шло всё село – и стар и млад. Было поверье: того, кто не явится угощать водяного, ожидает худой рыбный лов. Каждый хозяин избы нес за плечами котомку, набитую подарками – ломтями хлеба, сухарями и пареной репой.
Сохатого топили в воде (с помощью лодок-однодеревок) в тринадцати саженях – чертова дюжина! – от берега и восклицали:
– Прими, дедушка, гостинчик на новоселье! Люби да жалуй наше село!
Опорожнив котомки, мужики не торопились уходить вспять, а еще добрый час стояли на берегу и поглядывали на озеро: а вдруг
Отправив из боярских погребов замороженную рыбу, Лазутка пошел глянуть на поле. Добро поднимаются озимые. Теперь, коль Илья Пророк не подведет, будет семья с хлебушком. А в семье, как не говори, три мужика растут: Никитушка, Егорка и Василько. Второго сына назвали в честь Лазуткиного отца, а младшенького - в честь отца Олеси.
Купец Василий Демьяныч Богданов, после рождения третьего внука, приехал в Угожи, долго разглядывал младенца, а затем молвил:
– Горластый… Как нарекли?
– В честь тебя, тятенька. Василием, - с готовностью отозвалась Олеся.
Василий Демьяныч крякнул в густую с сединой бороду. На загорелом лице его застыла довольная улыбка.
– Поснедаешь с нами, тятенька?
Василий Демьяныч отозвался не вдруг. Улыбка исчезла с его лица. Олеся замерла в напряженном ожидании. Отец редко посещал их дом. Случалось это лишь в те дни, когда купец наезжал в Угожи по торговым делам, но никогда он не оставался ночевать. И даже от обеда отказывался. Ссылаясь на неотложные дела, пытливо оглядев дочку и передав внукам гостинцы, уходил из избы.
Лазутка и Олеся понимали, что Василий Демьяныч до сих пор еще не оттаял душой.
А в тот незабываемый день, когда Олеся пришла в себя, и к ней вернулся разум, Василий Демьяныч настолько обрадовался, что забыл про все Лазуткины грехи.
– Тятенька, это мой супруг любый. Не проганяй его, тятенька! – с мольбой в голосе восклицала Олеся.
– Не прогоню, доченька, не прогоню.
Три дня счастливый Лазутка жил в купеческом тереме, но затем Василий Демьяныч (когда радость его поулеглась), строго молвил Скитнику:
– Пора и честь знать, ямщик. Людишки всякое про тебя болтают. Натерпелся я из-за тебя сраму. Надо бы тебя наказать нещадно, да Олесю жалко. В ноги ей кланяйся. Ты же за сором заплатишь мне виру в пять гривен и перед всем ростовским людом покаешься.
– Да где ж я такие деньжищи найду?
– О том не мне кумекать, ямщик. Но коль тебе моя дочь дорога, найдешь! Сумел набедокурить – сумей и ответ держать. По правде сказать, мне твои деньги и на дух не надобны. Но всё должно быть содеяно по старине, по уложению Ярослава. Токмо тогда я отдам за тебя дочь.
Лазутка понял: спорить с купцом бесполезно: «Правда» Ярослава на его стороне.
– Добро, Василий Демьяныч. Пойду наживать калиту.
– И как ты ее будешь наживать? – хмыкнул купец. – Ямщичьим извозом? Да тебе, милок, и за пять лет такую виру не отработать.
– Сыщется и другое зделье. В кузнецы подамся. Стану на князя копья и кольчуги ковать.
– Ну-ну, - всё так же насмешливо протянул купец. Но токмо ведай: пока калиту не сколотишь, порог моего дома не переступишь.
– А как же Олеся?