Святая Русь - Князь Василько

Замыслов Валерий Александрович

* * *

Похоронив мужа, убитая горем Устинья пришла к Сидорке Ревяке в Ростов и поведала о своей беде.

– Чего ж ты меня на похороны не позвала? – опечалился Сидорка. – Брат все же.

– Да когда, родимый ты мой? В тот же день на погост отнесли¹⁴³.

Сидорка долго сидел с убитым лицом, а затем вопросил:

– Татя искали?

– Искали, да мало проку. Лес-то, поди, на тыщу верст тянется.

– Вестимо, - угрюмо кивнул Сидорка. –

Одного не пойму. Лошадей, случается, и крадут, но чтоб людей убивали… Поведай-ка еще раз о лиходее.

– Зрела его мельком, перед самым лесом. Уводил Буланку в поводу. Токмо спину его и запомнила. Толстая спина. Вот и всё, родимый.

– Немного, Устинья… А масть лошади не запомнила?

– Каурая.

– Так. А в какой одеже тать ехал?

– То ли в кафтане малиновом, то ли в зипуне. Точно не углядела.

– А на голове?

– На голове?.. Дай Бог памяти. Кажись, в круглой шапке.

– Не в мужичьем колпаке?

– Нет, в шапке.

– А в деревню никто не заезжал?

– Не заезжал. Чужих не видели, родимый.

Сидорка призадумался. Странным оказался конокрад. В круглых шапках ( а они всегда оторочены дорогим мехом) и в малиновых кафтанах обычно богатые люди разъезжают, но они лошадей не крадут.

Когда Устинья засобиралась к ребятне домой, сидорка протянул ей небольшой кожаный мешочек с серебряными монетами.

– Ты ныне без кормильца, сгодятся. А к брату на могилу я в девятины приеду. Крепись!… В какой день беда приключилась?

– На Петров день, родимый.

Дня через два Сидорка обогнал на своем ямщичьем возке (этим летом он занимался извозом) дородного всадника на кауром коне и услышал вдогонку недовольный окрик:

– Глядеть надо, охламон!

Сидорка оглянулся. Ба, да это княжий тиун Ушак в забрызганном кафтане. (Недавно прошел ливень, оставив после себя глубокие лужи). Ямщик усмехнулся и помчал было дальше, но вскоре остановился от неожиданной мысли: толстая спина, каурый конь, малиновый кафтан и круглая шапка. Вдругорядь оглянулся. Всё сходится. Сидорку аж оторопь взяла.

Ушак проехал мимо и погрозил увесистым кулаком. На ямщика же прикрикнул пышнобородый купец из открытого летнего возка.

– Чего застыл? На Рождественскую поспешай!

Доставив купца на Рождественскую улицу, Сидорка хотел было ехать к избе тиуна, но передумал. Скорый поспех – людям на смех. Ушак – человек изворотливый: и сквозь сито и сквозь решето проскочит, ему на хвост не наступишь. Допрежь надо крепко покумекать.

* * *

Не день и не два заходил Ревяка в питейную избу, но долго не засиживался. Оглядит подгулявших питухов, осушит ковш браги – и к своему возку. Но на четвертый день он и про извоз забыл: в питейную избу зашел наконец-то один из холопов Ушака – невысокий, юркий мужичок с редкой, неряшливой бородой и бойкими, плутоватыми глазами. Взяв чарку вина и немудрящей закуски, холоп, расплатившись с целовальником¹⁴⁴, уселся за щербатый стол.

Вскоре подле него оказался и Сидорка, кой знал чуть ли не каждого человека в Ростове.

– Гуляем, Тимоня?

– Какое там, - кисло отозвался холоп. – На какие шиши?

– Да твой хозяин, кажись, калитой не бедствует. Худо жалует?

– Захотел от кошки лепешки, от собаки блина. Аль ты нашего Ушака не ведаешь?

– Ведаю. И скряга и спеси через край. Намедни на возке его обогнал, так на всю улицу заорал. Как-де подлый человек посмел княжьего тиуна обойти!

– Гордый. Не чета нам, малым людишкам.

– Куда уж нам, Тимоня, - поддакнул Сидорка. – Нищему гордость, что корове седло. Все мы оземь рожей.

Холоп поднес чарку к губам и кинул привычное для себя присловье:

– Пошла на место!

Выпил и довольно огладил живот.

– Уважаешь винцо, Тимоня?

– Кто ж душегрейку не уважает? Не пить, так на свете не жить. Глянь, сколь бражников набилось. А ить Петровский пост.

– А бедняку – пост не пост, - рассмеялся Сидорка. – Рада бы душа посту, да тело бунтует.

– Воистину, Сидорка. Сколько дней у Бога в году, столько святых в раю, а мы, грешные, им празднуем. Вот и ты, мотрю, не говеешь.

– Так у меня седни именины.

– Да ну! – оживился Тимоня. – С тебя причитается. Грех не отметить.

– И отметим!

Сидорка на угощение не поскупился. Сам пил в меру, а вот Тимоня на дармовщинку опрокидывал чарочку за чарочкой.

– Надоело, поди, с тиуном по селам и деревенькам шастать?

– Это как посмотреть, Сидорка. В доме у тиуна живем впроголодь, а у старост пузо набиваем. Попробуй, не накорми.

– И в дальние деревеньки заглядываете?

– Бывает… Как-то в Малиновку пришлось топать. Дьявол бы ее забрал!

– Чего так?

– Да коровенку одному мужику вели. Умаялись. Наш тиун был готов мужика на куски разорвать. Злющий! Кажись, боле ногой туда не ступит, а он в сенокос опять туда снарядился.

– В сенокос? – сделал удивленные глаза Сидорка. – Да чего там тиуну в эку пору делать? Самая голодуха, не хлебный Покров. Чудно.

– Вот и нам чудно. В Петроов день все люди в храмы пошли, а он в Малиновку подался. Один! Николи того не было, чтоб Ушак без холопов ездил.

У Сидорки отпали все сомнения. Его брата загубил тиун. На другой же день он отправился к Устинье в Малиновку.

* * *

Княжеский детинец денно и нощно оберегали гридни из молодшей дружины. Простолюдину достучаться со своей надобностью до дворецкого - дело безнадежное. Допрежь ступай к своим земским властям – сотскому и посаднику, а уж те, коль посчитают нужным, доложат дворецкому, и только он окончательно решал: докладывать или не докладывать удельному государю ту или иную челобитную.

– Эдак мы, Устинья, ничего не добьемся, - вздыхал Сидорка. – Земские людишки тотчас донесут весть до Ушака, тот сунет мзду – и всё заглохнет. Шире рыла не плюнешь.