Святая Русь - Князь Василько
Шрифт:
– Так, ить, другие-то открыты, а про энто запамятовал. Прости, милостивец!
– Не прощу!
– продолжал негодовать боярин.
– Худо о хозяйстве моем радеешь. А ну вставай! Сам хочу глянуть.
Боярин неторопко пошел вдоль стойл, ворчал:
– Худо, худо кормишь. За неделю, почитай, никакого привесу нет. Да я за такой убыток прикажу тебя усмерть батогами забить… А этот хряк чего верещит, как свинья недорезанная.
– Дык, свинья - она и есть свинья, милостивец.
– Молчать, дуросвят!.. Глянь, на храп перешел… копыта откинул. Уж не сдох ли?
– Упаси Бог, милостивец.
– Зайди в стойло да глянь.
Свинарь ударил борова сапогом, но тот и не шелохнулся, ударил что есть силы - ни малейшего движения. Свинарь побелел лицом.
– Никак, чем-то подавился и задохнулся. Отродясь такого не было. Не погуби, милостивец!
Боярин, еще раз полоснув работника плеткой, вышел из свинарника и направился к хоромам. На встречу ему двинулись тиун и ключник.
– Ох, нерадивы работнички мои, ох, нерадивы, - страдальчески заохал Сутяга.
– Свинарь доброго хохряка загубил. Какой убыток, какой убыток …Тридцать батогов свинарю и кормить един раз в день. Эк брюхо нажрал, бездельник!
* * *
Небольшая горенка Фетиньи больше напоминала монашескую келью. Глухая, сумрачная, с киотом и негасимой лампадкой, чадящей деревянным маслом; по всем стенам, на колках, развешены пучки засушенных трав и кореньев; на деревянных полках поставца - настои и отвары в наглухо закрытых скляницах.
Еще давно боярин помышлял было разместить свою бывшую няньку в более просторной и светлой комнате, но Фетинья наотрез отказалась:
– Благодарствую, голуба, но жить в светелке не хочу. И не упрашивай!
Сутяга махнул рукой: его нянька всю жизнь с причудами. Замкнута, нелюдима, на люди редкий раз выходит, бывает, палкой не выгонишь, а вот в лес или в луга сходить за травками - сама напрашивается.
Сейчас Фетинья сидела на лавке, перебирала руками костяные четки и всё думала, думала… Все ее мысли были обращены к одному человеку, кой когда-то опоганил и изломал ее жизнь, и ныне не знала она, что с ним сотворить. А допрежь ведала, крепко ведала! Тогда (ох, сколь лет с той поры минуло!) ей было всего пятнадцать, и думки у неё были совсем другими. Коль встретится ей этот подлый человек, она непременно воткнет кинжал в его сердце. Ее сочтут за убийцу и казнят. Ну и пусть! Чего стоит ее жизнь после такого позора? Пусть! Зато будет отправлен в ад отъявленный негодяй и злодей Рябец.
Настоящее имя ката Фетинья узнала где-то через две недели, после своего возвращения из леса. Она пошла в храм на Покровке и, дождавшись, когда батюшка завершит свою долгую службу, подошла к нему и протянула махонькую грамотку.
– Прочти, святый отче, что здесь написано.
Батюшка приблизился к подсвечнику, прищурился (уж слишком мелкими буквицами написано) и неторопливо прочел:
«Храни, Господь, раба божия Глеба сына Митрофанова».
– Благодарствую, батюшка.
– Кем тебе сей раб Божий доводится?
– Сродником, святый отче, - зажав грамотку в кулачке, молвила Фетинья и, низко поклонившись батюшке, поспешила из храма. Весь обратный путь молча твердила: «Прости, пресвятая Богородица за ложь мою. Но то грех невелик, замолю».
Потом Фетинья много лет оставалась в неведенье, пока случайно
– Собираюсь на княжой пир. Надо бы новый кафтан купить с жемчужным козырем, да такой, дабы у всех бояр глаза на лоб от зависти выползли.
– Куплю, батюшка боярин.
– Допрежь подыщи, а я уж сам приценюсь. К именитым купцам загляни.
– Ныне богатый купец в Ростове объявился. У него даже на самого князя одёжу закупают.
– Кто таков?
– Глеб Митрофаныч Якурин…
Фетинья, как услышала, так и обмерла. Неуж тот самый?.. Тот, чует сердце, тот. Никак, сам Господь привел его в Ростов. Ну, держись теперь, паскудник!
Фетинья была крайне возбуждена, она не могла дождаться следующего утра, чтобы собраться, запрятать в свое темное одеяние кинжал и выйти на торг. Всю ее, без остатка, переполняла месть. Но купца в лавке не оказалось, вместо него сидел чернобородый приказчик, с острыми, пронырливыми глазами.
«Поди, тоже из лиходеев, - подумалось Фетинье.
– Уж слишком лицо у него разбойное».
Купца она встретила лишь на пятый, в будний, не торговый день, встретила случайно на Ильинке, когда острого ножа у неё с собой не было. Как увидела, так и застыла на одном месте. Хоть и немало лет миновало, но это он, Глеб Митрофанов! Рябое, толстогубое лицо никуда не спрячешь.
А потом купец вновь исчез едва ли не на полгода. Говорили, что уехал торговать в далекий Царьград.
Фетинья о своей тайне боярину не поведала, и всё ждала, ждала. Душа ее была переполнена ненавистью, но как-то, в своей сумеречной каморке, она поглядела на кинжал, а затем на всевидящие, испытующие глаза Богородицы, и в душе ее что-то надломилось. «Не убий!» - молнией пронеслось в голове, и она вся съежилась, сникла, осознавая, что никогда уже не сможет поднять руку на своего заклятого врага, ибо всю жизнь она блюла Христовы заповеди. С того дня она еще больше ушла в себя, целыми неделями не выходя из своего «угла». Трижды в день сенная девка приносила ей пищу на медном подносе, но Фетинья почти не прикасалась к трапезе.
Вывел ее из гнетущего состояния сам боярин, коего она до сих пор беззаветно почитала, и любила, как верный, преданный пёс. Она вновь понадобилась своему ненаглядному Бореньке, и готова выполнить всё, что он прикажет.
Намедни похвалил:
– Доброе зелье сготовила, нянька, доброе!
– Старалась, голуба мой, дабы лютый ворог твой на тебя боле зла не помышлял.
– Помышляет, нянька. Ума не приложу, как к нему и подступиться.
Фетинья пытливо глянула на боярина.
– Чую, страшно тебе самому-то, голуба… Ох, нелегко на лихо решиться, ох, нелегко.
– Нелегко, нянька, в оном деле не долго и голову потерять.
– А ты не сам, голуба, чужой рученькой.
Сутяга тяжко вздохнул:
– Всяко прикидывал, не сыскать мне такого. Скорее сам ноги протяну.
– Да ты что, голуба!
– всплеснула худыми руками Фетинья.
– Да и думать о том не смей!.. Видать, в большой силе твой злодей.
– В зело большой, - вновь тяжко вздохнул Борис Михайлыч.
И тогда Фетинья отчаянно молвила:
– Пошли меня, голуба. Уж моя-то рука не дрогнет. Пусть сама погибну, но и злодея за собой в могилу сведу. Пошли, батюшка!