Святая Русь - Сын Александра Невского

Замыслов Валерий Александрович

– Над кем лиха беда не встряхивалась, дочка? Перетерпеть надо.

– Да как же такое перетерпеть можно, дядя Гриша? Уж я так любила Васеньку! Такого человека на всем белом свете не сыскать. Как тут не горевать, дядя Гриша?

– Воистину, дочка, - сердобольно вступила в разговор Авдотья.
– Горе не дуда, поиграв, не бросишь. Долго оно не отступится.

– Наверное, никогда, тетя Авдотья.

– А вот это ты напрасно, дочка. День меркнет ночью, а человек печалью.

– Вот и я толкую, - вновь заговорил Гришка.
–

Надо как-то свыкнуться, а то, ить, кручина иссушит в лучину. Глянь, как от скорби-то вся увяла. Ты еще совсем молоденькая, надо беречь свою красоту. Вернется к тебе еще счастье.

– Ох, не вернется, дядя Гриша, не вернется. Коснулось оно меня ласковым крылом и упорхнуло.

Как ни успокаивали постояльцы Марийку, но она всё продолжала предаваться печали и сохнуть на глазах. И всё себя упрекала. Ну, как же так приключилось, что она лишилась чувств, когда добрые люди вынули из ее рта тряпицу? Очнулась лишь на четвертый день, и только тогда поведала о своем ненаглядном Васеньке. Слишком поздно дошла весть до княжьих людей. Они хоть и учинили погоню, но немцев, как след простыл.

В первые два дня у Марийки еще теплилась надежда: в реке тело ее суженого не обнаружили. Выходит, не кинули немцы Васеньку в Трубеж, и он жив остался. Может, вот-вот объявится… Но шли дни, недели, месяцы, а об ее Васеньке ни слуху, ни духу. Значит, тайком вывезли его чужеземцы в дремучий лес и загубили.

Правда, иногда приходили к Марийке и другие мысли:

«Нет, нет, Васенька жив. Есть же Бог на свете. Ее суженый - человек чистый, жил без греха. Должен же его защитить Господь».

Однако всё путалось в голове, и чем больше она оставалась в неведении, тем всё горестнее ей становилось жить. Поникшая, вся в слезах, зачастила в слободской храм, а то и в сам Спасо-Преображенский собор и часами молилась, молилась, прося у Спасителя и пресвятой Богородицы милости для Васеньки. Но утешения в душе так и не находила.

Как-то, сходя с паперти храма, к ней подошла согбенная, седенькая старушка в сермяжном облачении. Опираясь на клюку, глянула на Марийку выцветшими глазами и тихо молвила:

– Ты уж прости меня, касатушка. Частенько в храме тебя примечаю… Чую, горе у тебя большое.

– Горе, бабушка Меланья, - кивнула Марийка.
– И такое горе, что жить не хочется.

– Вижу, вижу, касатушка… Знать, ведаешь меня?

– Да я, почитай, бабушка, всех в городе ведаю.

– Вот и ладно, касатушка… Не зайдешь ли в мою избенку. Одной-то мне сидеть - докука. А я с тобой потолковать хочу о твоей напасти. Я ведь тебя, касатушка, с малых лет ведаю. Одна ты по городу без родительского присмотра бродишь. Марийкой тебя кличут.

– Истинно, бабушка.

Избенка старушки, хоть и маленькая, неказистая, но опрятная. Всё выметено, выскоблено, вычищено. Пожитков совсем мало: спальная лавка, кадушка с водой подле печи, лохань¹¹⁴, светец¹¹⁵, небольшой столец, покрытый белой холщовой скатертью, икона пресвятой Богородицы в красном углу, с мерцающей неугасимой

лампадкой.

Старушка указала Марийке на лавку и ласково молвила:

– Откройся мне, касатушка, хотя не всякий человек чужому о своей беде поведает.

– Не всякому, бабушка Меланья. Чужое горе не болит, а вот тебе откроюсь. Чую, сердце у тебя доброе. Всё тебе расскажу да поплачу.

Выслушала старушка Марийку, вздохнула, погладила легкой, почти невесомой ладошкой девушку по светловолосой голове, малость подумала и изрекла:

– Слышала я о твоем несчастье. В городе о пропаже купца всякий ведает. Но не чаяла я про вашу любовь великую. То не каждому суждено. Однако дело твое тяжкое, туманное. То ли сгиб твой добрый молодец, то ли живехоньким остался. Вот и мечется душа твоя. Неведение хуже худой вести. Так можно, касатушка, вконец захиреть.

– Так как же быть-то, бабушка Меланья, коль жизнь не мила?

– А я вот что покумекала… Сходи-ка ты, касатушка к Мерянскому богу, да спытай у него о своем суженом.

– К Синему камню?!
– изумилась Марийка.
– Но ведь святые отцы его осуждают, не велят к нему ходить. Грех-де это, бабушка.

– Это ныне грех, а исстари камню Синему весь народ поклонялся и молился ему, как самому первому богу… А разве широка масленица - грех, аль обереги нивы от нечистой силы? А девичьи гадания в крещенье Господне? Да мало ли какие древние обряды Русь блюдет, на кои церковные батюшки запрет накладывают. Не так ли, касатушка?

– Так, бабушка Меланья, - неуверенно произнесла Марийка.

– Чую, робеешь, девонька. Так-то нельзя. К Мерянскому богу надо с твердым сердцем ступать.

– Не буду робеть, бабушка, - вытирая слезы, молвила Марийка.
– Сегодня же и схожу.

Старушка несогласно замотала головой:

– Седни нельзя, касатушка. К Мерянскому богу лучше в самое доранье ходить, в сумеречь, дабы никто тебя не зрел. Так уж исстари повелось. Наберись смелости и ступай.

– Схожу, бабушка.

Вернулась в свою избу Марийка возбужденная. Авдотья сидела за прялкой, а Гришка Малыга, придвинувшись к светцу, плел мережу. Посадская голь, кормившаяся в лихолетье одной рыбой, часто заказывала умельцу те или иные рыболовные снасти.

Гришка и Авдотья глянули на Марийку и заметили: на этот раз вернулась девушка из храма без слез и, скинув с себя чеботы и старую баранью шубейку, молчком залезла на полати.

– Аль зазябла, дочка?
– спросила Авдотья.
– На улице студень-зимник¹¹⁶ подваливает. Эк, ветрило-то завывает, да и снег в оконце бьет.

Марийка ничего не ответила. Постояльцы переглянулись и продолжали своё дело.

Авдотья, суча из пряжи нитку, подумала:

«Замкнулась дочка. Пришла в избу и будто никого не видит и ничего не слышит. В себя ушла. Уж лучше бы полегоньку чего-то делала да потихоньку плакала, а тут появилась какая-то странная, окаменевшая, от всего отрешенная. Как бы, не приведи Господь, умом не тронулась. Тогда - совсем беда».