Святая - святым
Шрифт:
Стас вздрогнул, услыхав голос мамы. Мигом возвращаясь из далекого III-го в родной XXI-й век, он вспомнил причину, почему ему не хотелось идти в свою комнату, и буркнул:
– Чего я там один забыл? Скучно…
– Ничего, завтра пойдешь гулять! – шепнула ему мама. – Папа обещал, у него сам знаешь, слово какое твердое.
Новых посетителей почему-то давно не было, отец работал над диссертацией, и ей пришлось несколько раз позвать его, потому что в окне показалась
Стас поежился – уж эту точно поведут в его комнату.
Но, к немалой его радости, он ошибся опять. Оказалось, старушка пришла просить не за себя, а… за свою больную корову.
– Да поймите, - убеждал её отец. – Я – врач, а не ветеринар. Понимаете - специалист по сердцу!
– Вот я и говорю, - кивала старушка, - сердце кровью обливается, когда на нее гляжу! Уж как она, кормилица и поилица моя, страдает, как мучается! А что туго доится – так вы не верьте! Я её со сломанной рукой доила!
– Руку вашу посмотреть могу, ногу – вон как вы хромаете – тоже! Но, простите, корову… - развел руками отец.
– Я даже не знаю, с какой стороны к ней подходят!
– А я покажу! – с готовностью пообещала старушка.
– Нет-нет! – решительно отказался отец. – И не просите. Не могу!
– Так пропадет ведь! – всхлипнула старушка.
– Сосед с утра торопит, давай, говорит, резать, пока не поздно! – показала она на окно, за которым, и правда, бродила у ворот могучая фигура дяди Андрея.
– Ну, так режьте! – махнул рукой отец. – Я тут при чем?
– Э-э… - укоризненно покачала головой старушка. – А говорите, по сердцу! Как можно лечить то, чего у самого нет?
Сокрушенно вздыхая, она направилась к двери.
Мама принялась успокаивать отца, который, горячась, стал доказывать ей свою правоту. А Стас глядел в окно, наблюдая, как старушка подошла к дяде Андрею и, судя по обреченному жесту, сказала:
– Всё, режь, окаянный, мою кормилицу и поилицу!..
Так бы оно, наверное, и было. Но тут из-за угла показалась суеверная женщина. Пренебрежительно махнув в сторону их окна, она стала что-то шептать старушке. Та радостно всплеснула руками, и, оставив дядю Андрея в полном недоумении, частыми-частыми шажками быстро засеменила - в сторону медпункта…
3
- Отче! – бросился к пресвитеру Крисп…
Как быстро летит время в те радостные минуты, когда не хочется, чтобы оно когда-нибудь кончилось. И как медленно тянется, если ждешь чего-то особенно важного!
Крисп лежал в темноте с открытыми глазам, дожидаясь, когда серебряный колокольчик клепсидры[9], стоящей на столике отца, ударит в третий раз, и придет долгожданный
Но кузнец с поднятым молотом, фигурка которого венчала крышку часов, словно забыл о своих обязанностях…
Давно уже уснул отец. Несмотря на то, что всё время, пока их не было, дверь каюты охраняла стража, он начал проверять эдикты, но, не доведя дела до конца, так и заснул с сумкой в руках.
В каюте было тихо и спокойно. Корабль по-прежнему мчался куда-то вперед. Легонько поскрипывало дерево. Билась о борт за волною волна. И уже само море казалось огромной клепсидрой, в которой каждая минута равнялась вечности!
Наконец, раздалось мелодичное: дин-н-н…
– Пора!
Крисп специально шумно пошевелился. Прислушался к громкому дыханию отца и на всякий случай кашлянул. Нет, устав за день, тот спал так крепко, что разбудить его мог разве что удар настоящего молота о наковальню.
Тем не менее, Крисп, стараясь ступать как можно тише, на цыпочках вышел из каюты и плотно закрыл за собой дверь.
На палубе было ветрено и дождливо.
Из-за сильного встречного ветра или, опасаясь, что начнется шторм, Гилар велел убрать паруса и посадил за работу гребцов. Они мерно поднимали и опускали тяжелые весла, подгоняемые заспанным, злым келевстом.
Крадучись, Крисп стал продвигаться вдоль борта к мачте. Краем глаза он уловил какое-то движение – словно чья-то быстрая тень мелькнула к их каюте, оглянулся – но нет, кажется, показалось…
А дальше он забыл обо всем на свете.
У мачты его уже дожидался отец Нектарий!
Между ними, как всегда, стоял юнга Максим. Но на этот раз он стоял к ним спиной и плевал в воду, старательно делая вид, что происходящее его не касается.
– Отче! – бросился к пресвитеру Крисп и через мгновение с плачем забился в его крепких объятьях. – Прости, я согрешил!.. Я… я…
– Ну, что ты, мальчик мой, перестань! – попытался успокоить его отец Нектарий, но Крисп не мог остановиться:
– Я солгал отцу, а потом начал грешить всё больше, больше, и мне даже стало нравиться это! Что это было, отче?
– С тобой случилось самое страшное, что только может случиться с человеком. От тебя отошла Божья благодать, и теперь ты знаешь, каково жить без неё!
– И что же, теперь я – погиб? – простонал Крисп.
– Но ты же ведь - каешься? – с доброй и всепонимающей улыбкой посмотрел на него пресвитер.
– Да, отче, да!
– Вот видишь! А любого кающегося с радостью прощает и вновь принимает к себе Господь. Наклони голову!