Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.
Шрифт:
Эти тридцать лет (60–90–е годы) оказываются в истории старославянской письменности исключительно важным периодом. 60–е годы IX в. — создание славянской письменности и самые первые шаги — «Недельное Евангелие» (Евангелистарий) и перевод того, что в «Житии Константина» (гл. XV) обозначается как «весь црьковъныи чинъ». К 90–ым годам уже были переведены Евангелия, Псалтирь, Апостол, Номоканон и ряд других богослужебных книг [3] , т. е. возникла целая литература, которая в то же десятилетие, начиная с восшествия на престол Симеона (893 г.), вступила в эпоху яркого и обильного цветения (Климент, Наум, Иоанн Экзарх, Пресвитер Григорий, епископ Константин и др., т. н. «Преславская» школа). Решаясь сделать выбор между Константином Философом и епископом Константином, исследователь тем самым определяет круг текстов, с которым нужно соотнести и «Проглас». В первом случае это «Похвала Григорию Богослову», «Тайная служба», «Азбучная молитва» в форме акростиха, ср. Дуйчев 1957, Куев 1974, Зыков 1960 и др. (впрочем, и ее нередко приписывают епископу Константину) и т. п. [4] [естественно, что выбор позиции так или иначе делает необходимым снова обратиться к вопросу о происхождении глаголицы и к сказанию черноризца Храбра «О письменехъ»; из старой литературы на эти темы см. Бодянский 1855; Ягич 1895; 1911; Погорелов 1901; Вилинский 1901; Грунский 1904; Соболевский 1910а; Nahtigal 1923; Кульбакин 1935 и др.; среди работ последнего периода ср.: Георгиев 1962; 1971; Снегаров 1963; Dostal 1963; Mares 1964; 1971; Tkadlcik 1964; 1971; Куев 1967; Mosin 1973; Флоря 1981:174 сл.; Ziffer 1993:65–95 (здесь же литература вопроса) и др.]; во втором — «Поучительное Евангелие» (с рядом оригинальных проповедей епископа Константина), речи Афанасия Александрийского против ариан и т. п.
3
В «Житии Мефодия» (гл. XV) сообщается и о переводе Библии (кроме книги Маккавеев), законченном в конце жизни Мефодия (т. е. до 885 года). В сербском Житии говорится о всех 60 книгах Ветхого и Нового Завета. Вообще от выбора между 60–ми и 90–ми годами зависит дата перевода на старославянский язык Четвероевангелия, поскольку его существование, возможно, предполагается «Прогласом». Ср. 14–15: Матфеи, Маркъ, Лука и Іоанъ // Учятъ весь народъ глагол'юште…
4
См.
При всей трудности выбора фигура Константина Философа как автора «Прогласа» представляется все–таки более вероятной. В ее пользу может говорить та общая тенденция, которая наметилась за последнюю четверть века в отношении авторства «Прогласа» и в известном отношении совпала с осознанием особо выдающейся роли Константина Философа как автора славянских текстов [5] , с одной стороны, и, с другой, со старой традицией мифологизирующего характера, циклизовавшей ряд старославянских текстов (в том числе и «Проглас») [6] вокруг имени Константина Философа. Выявление текстов, принадлежащих его перу (особенно таких, как «Похвала Григорию Богослову» и др.), позволяет расширить возможности сравнения «Прогласа» с точки зрения его предполагаемой принадлежности к указанному классу текстов. Действительно, анализ этих последних, кажется, позволяет выделить ряд элементов (словесных, фразеологических, стилистических и даже концептуальных), довольно точно соответствующих отдельным фрагментам «Прогласа» (об этом см. отчасти ниже).
5
Едва ли сейчас найдется специалист, разделяющий старое (и когда–то довольно распространенное) мнение А. Брюкнера, согласно которому «Кирилл (— Константин) никогда ничего не писал по–славянски». Тем более нельзя ставить под сомнение знание солунскими братьями славянского языка. Ср.: «вы бо еста селуненина да селунене вьси чисто словеньскы беседуютъ» («Житие Мефодия» V:8). При этом, конечно, исключается предположение о том, что Константин мог составить «Проглас» на греческом языке (в отличие от «Похвалы Григорию», см. Якобсон 1970:334–335). Дело в том, что некоторые места «Прогласа» ориентированы именно на славянский язык (тема слова и словен и т. п.), при переходе же на греческий снимается эффектнейшая парономасия, несколько раз появляющаяся в «Прогласе».
6
Ср. в старых списках: «предсловие евангелльское святаго Кирила» (Троицк.) или «бл<а>женаго учителя нашего Константина философа слово» (Хиландарск.).
Вместе с тем и «Проглас» и «Похвала Григорию Богослову» объединяются, видимо, некоторыми общими чертами содержания и стиля с иным, существенно более ранним кругом текстов, влияние которых на «Проглас» и «Похвалу» должно расцениваться как важный дополнительный аргумент в пользу авторства Константина Философа в случае «Прогласа» и «Похвалы». В данном случае речь идет о том, что сама тема Слова и Мудрости связывает эти тексты как с поэтикой и религиозно–философской концепцией Григория Назианзина (Богослова), ок. 329–390 гг., одного из трех наиболее почитаемых святителей и одновременно великолепного писателя и непревзойденного стилиста своего времени (особенно в его стихотворных произведениях), так и с отдельными фактами жизни Константина Философа [7] .
7
Связь двух тем, Мудрости и Григория Богослова, вытекающая из всей жизни и сочинений этого святителя, отмечает и важнейший переворот в жизни ученика Григория Константина, когда он сделал свой двойной выбор — «izvolitev Sofije–Modrosti za nevesto in izvolitev sv. Gregorija Nazianzinskega za zascitnika», как сформулирует это Grivec, 1935:81 (ср. Якобсон 1985:280). Характерна в этой связи фреска XVI–XVII в., изображающая Григория Богослова и Константина–Кирилла (в центре композиции, включающей также Иоанна Златоуста слева и Мефодия справа) и находящаяся в Дольнобешовицком монастыре в Болгарии (см. Василиев 1963:428, илл. 26).
В «Житии Константина» [8] рассказывается о том, как он ребенком, в возрасте семи лет, познакомился с сочинениями Григория Назианзина, знал их «изъусть» (III:17), а автора их избрал себе защитником и покровителем («припадающь къ тебе л'юбовию и верою. приими и буди ми учитель и просветитель» — из «Похвалы Григорию»). Там же (в «Житии») приводится содержание сна, в котором семилетний Константин обручается с Софией–Премудростью: «Седми же летъ отрокъ бывъ, виде сонъ… яко стратигь, собравъ въся девиця нашего града, и рече къ мнe: избери себе отъ нихъ, юже хощеши подружіе на помощь и съвръсть себе. Азъ же глядавъ и смотривъ всихъ, видехъ едину краснеишу всехъ, лицемъ светящуся и украшену вельми монисты златыми и бисеромъ и въсею красотою, еи же бе имя Софиа, сиречь мудрость, ту избрахъ» (цитируется по списку XV в. Московской Духовной Академии, см. Лавров 1930). Отрок поведал о своем видении родителям, которые, услышав содержание сна, обратились к сыну с напутствием: «Сыну, храни законъ отца твоего, и не отврьзи наказаніа матере своея. Светилникъ бо заповедь закону и светъ. Ръци ж премудрости: сестра ми буди, а мудрость знаему себе сотвори: сіаеть бо премудрость паче слънца, и аще приведеши ю себе имети подружіе то отъ многа зла избавишися ею» [9] . И несколько далее, после сообщения о духовном прозрении и решении выбрать новый жизненный путь [10] : «И по ученіе ся имъ, седяше въ дому своемъ, учася книгамъ изъусть святаго Григорiа Феолога. И знаменіе крестное сотвори на стене, и похвалю написа святому Григорію сице: о Григоріе, теломъ чловече, а душею аггеле, ты бо теломъ чловекъ еси и аггелъ явися. Уста бо твоа яко единъ отъ серафимъ, Бога прославляють и всю въселеную просвещають правыя веры наказаніемъ. Тем же и мене, припадающа къ тебе любовiю и верою, пріими и буди ми просветитель и учитель… Въшедъ же въ многы беседы и умъ веліи [11] , не могы разумети глубины, въ уныние велико въниде». — Мальчик обратился за помощью к случившемуся при этом ученому чужеземцу: «добре дея, научи мя художьству грамотичьску». Однако тот отказал Константину, который «шедъ домови, въ молитвахъ пребываше, дабы обрелъ желаніе сръдца своего». Вскоре Бог исполнил это желание. Правитель цесаря, услышав о Константине, «о красоте бо его, и мудрости и прилежнемъ ученіи», пригласил мальчика учиться с цесарем [12] . Константин пустился в путь к императорскому двору, сотворив по пути молитву: «Боже отець нашихъ, и господи милостиве, иже еси сотворилъ всячьская словом, и премудростію твоею создавъ чловека, да владееть сотворенными тобою тварьми, даждь ми сущую въскраи твоихъ престолъ премудрость, да разумевъ, что есть угодно тебе, спасуся. Азъ бо есмь рабъ твои, и сынъ рабыня твоея. И к сему прочюю Соломоню молитву изъглагола [13] , и въставъ рече: аминь» (III).
8
См. Grivec–Tomsic 1960; Лавров 1930; Lehr–Splawmski 1959; Климент Охридский 1973; Флоря 1981; к языку «Жития» см. Weingart 1935; van Wijk 1941; 1941а; Куев 1903; Дуйчев 1963; Мечев 1965, Ziffer 1991 и др.; ср. в более широком плане Picchio 1972:72–86; 1970–1972:420–443, а также 1991. Из многочисленной литературы о Константине и Мефодии см. Кирилло–Мефод. сб. 1865; Бильбасов 1868; 1871; Воронов 1877; Ягич 1885; Малышевский 1886; Pastrnek 1902; Ламанский 1903–1904; Ястребов 1911; Snopek 1920; Огіенко 1927–1928; Лавров 1928; Теодоров–Балан 1920–1934; Stanislav 1945; Dvornik 1933; Дворник 1949; Grivec 1960; Vavrinek 1963; Конст. — Кир. Фил. 1969; Кирил Солун. 1970; Бернштейн 1984; Власов 1992 и др.
9
Обращение родителей к Константину строится как мозаичная композиция из фрагментов книги Притчей (VI: 20, 23; VII: 4) и книги Премудрости Соломона (VII: 29 и особенное сгущение цитат из этого текста в заключительных словах родителей). Тем более показательно, что фраза «Скажи мудрости: "Ты сестра моя!"» из Притчей Соломоновых (VII:4) отражена как в указанном месте «Жития Константина», так и в знаменитом «френе» Григория Назианзина «О страданиях моей души» (« ») — / (Patrologia Graeca, t. 35, 728), где описывается явление двух дев–красавиц — Целомудрия и Мудрости, открывших ему путь к духовной жизни. Несомненно, что это описание повлияло на соответствующий эпизод в «Житии». См. Grivec 1935:83–93; 1941; Vavrinek 1962:104–105; Флоря 1981:107 и др. Указываемые исследователями (Dvornik 1933:21) различия в деталях (отсутствие мотива «выбора» у Григория, приспособленность «сна» Константина к условиям жизни, отсутствовавшим в эпоху Григория, ср. т. н. «конкурсы красоты», о которых см. Hunger 1965 и др.) не меняют сути дела.
10
Ср.: «Въ себе помысливъ житіа сего утеxу, окаашеся, глаголя: таково ли есть житіе се, да, въ радости место, печаль пребываетъ? Отъ сего дьни по инъ ся путь иму, иже есть сего лучьши, а въ млъве житіа сего своихъ дьніи не иждиву» (III).
11
Разумеются рассуждения и мысли Григория Богослова.
12
К этому месту, рассказывающему о совместном обучении Константина и будущего византийского императора Михаила III и вызывающему ряд сомнений хронологического порядка (при любом из имеющихся допущений о годе рождения Михаила III — 839 или 840, 836, 832 — Константин оказывается существенно старше его), см. Wasilewski 1970; Speck 1974:17; Флоря 1981:108 и др.
13
Произнесение Константином молитвы Соломона в ответственный, переломный момент его жизни можно считать своеобразным ответом на наставление ему родителей, составленное из фрагментов обеих ветхозаветных книг, приписываемых Соломону. Более того, есть серьезные основания согласиться с мнением, согласно которому эта молитва является стихотворением, сложенным Константином на материале библейских текстов (Дуйчев 1964:73–76). В таком случае поэт возвращает своему предшественнику и тоже поэту поэтический текст, вдохновленный его же (Соломона) образами.
Процитированная только что главка из «Жития Константина», таким образом, не только восстанавливает связь Константина Философа с Григорием Назианзином (как в биографическом плане, так и в текстовом), но и отсылает к общему для них обоих библейскому источнику — к учению о Премудрости, развивавшемуся Соломоном. Нужно думать, что этот двойной аргумент имеет исключительное значение для решения вопроса об авторстве этого текста.
Впрочем, есть и более специализированные аргументы: Константина Философа и Григория Назианзина объединяют и некоторые другие темы–концепции и отдельные поэтические образы, берущие свое начало или во всяком случае соотносимые с текстами, излагающими учение о Слове и Мудрости (ср., например, тему света как мироустрояющего начала, противопоставленного
14
Свет преобразует и неустойчивую материю в космос и нынешнюю эвкосмию , в связи с чем напрашивается параллель с совмещением в русск. свет значений — и . Разумеется, связь тем слова и света известна и по другим произведениям Григория Назианзина; ср. в «Гимне Христу»: «Ей, Царю, Царю нетленный, / Дай Тебя воспеть, восславить, / … / Чрез Тебя напевы наши, / Чрез тебя небесных хоры, / … / Ты создатель, ты зиждитель. / Ты устав вещам даруешь / И порядок устрояешь, / Все свершая силой слова, / Слова Божья — Бога–Сына, / Что тебе единосущен, / Бог от Бога, свет от света» (перевод С. С. Аверинцева, см. Anthologia Graeca 1957; Пам. Виз. лит. 1968:72). Ср. также образ «Творца–Слова», вершителя судеб, отгоняющего беды состраданием и смиряющего дерзость посрамлением и карами, из «Второй обличительной речи против императора Юлиана» (Patrologia Graeca, t. 38).
,
,
,
,
'
,
.
,
.
В указанных рамках выявляются и другие совпадения, находящие себе аналогии и в «Житии Константина» [15] . Ср., например: «иже еси сотворилъ / вьсекае словомь, // и премудростию своею зьдавъ чловека…» («Житие», Grivec, Tomsic 1960) при — , «который осветил [собственно — осветивший] ум человека словом и мудростью» (ср. также слова Константина в его здравице во время пребывания у хазар: «пию въ име бога единаго, и словесе его, сьтворьшаго словомъ вьсу тварь…») [16] . Тема софийного слова как смысловой полноты и целостности, отличающей человека от скота, сходным образом реализуется в «Прогласе» (45–46) и в «Житии Константина» (VI:25). Ср. соответственно: «…иже чловекы / вься отълучить // отъ жития / скотьска и похоти» при — «творецъ… мечю ангелы и скоты есть сотворилъ чловека, словесмь и съмысломь отълучивъ и от скота, а гневомь и похотию от ангел» (Grivec, Tomsic 1960). В связи с этой параллелью может возникнуть вопрос, не предносилось ли поэтическому сознанию Константина соотнесение двух символов тьмы — греч. "тьма", "царство тьмы" (ср. "видеть тьму", т. е. "быть слепым", "не видеть"; ср. к теме видимого и невидимого в «Азбучной молитве»: «боже вьсея твари и зиждителю / видимыимъ и невидимыимъ!», 2–3) и ст. — слав, скотъ в указанном месте «Прогласа» и «Жития Константина». В случае положительного ответа на этот вопрос можно было бы говорить об изощреннейшей поэтической технике Константина, одновременно учитывающей и ориентирующейся на два ряда — греческий и славянский в обоих планах — выражения и содержания. Ср.: «отълучить отъ жития скотьска…» и «отълучивъ и от скота…» при у Григория Назианзина (т. е. *otъ–loc-: –- и *skot-: -).
15
К сожалению, лексика, фразеология и стилистика этого важнейшего текста до сих пор не были в достаточной степени использованы для реконструкции собственного слова Константина и его стиля.
16
Ср. также: «и отъврьзошя ся по пророчьскуему словеси уши глухыихъ услышати кънижьная словеса и языкъ ясенъ бысть гугнивыихъ» (см. Grivec, Tomsic 1960:202) при — «глуси слышять слово букъвеное» («Проглас», 7) и сходную тему слова в «Слове о Клименте Римском» Константина, с именем которого связано обретение мощей Св. Климента и перенесение их в Рим.
Из других совпадений между «Житием» и текстами Григория можно отметить сравнение Бога с морской глубиной («Богъ нашь яко глубина есть морская», VI, см. Лавров 1930:8), восходящее к соответствующему образцу из проповедей Григория (см. Vavrinek 1962:110); слова патриарха «Анния» (Иоанна Грамматика) в полемике с Константином («неподобно есть въ осень цветця искати, ни старца на воину гнати, якоже некоего оуношу Нестера», V, см. Лавров 1930:6), представляющие собой цитату из письма Григория из Назианзина Никобулу (Dujcev 1971: по мнению исследователя, использование этого относительно малоизвестного текста свидетельствует о том, что текст диалога между Константином и «Аннием» действительно принадлежит Константину); описание успехов Константина в учении («Житие», IV), представляющее собой мозаику отрывков, находящихся в разных местах «Похвального слова Василия Великого» (см. Patrologia Graeca, т. 36:512, 521, 525 = Or. 43:13, 20, 23), написанного Григорием Назианзином, ближайшим другом и сподвижником Василия (Grivec 1935; 1941; 1960 и др.; ср. Vavrinek 1962:105–106; 1963:57–58 и др.) и т. п. [17]
17
В свое время Ф. Гривец указывал, что и определение философии, данное в «Житии» и принадлежащее Константину («божіамъ и чловечамъ вещемъ разумъ, елико можетъ чловекъ приближитися Бoзе, яко детелію учить чловека по образу и по подобно быти сотворшему его», IV), заимствовано у Григория (Grivec 1941:56–57, 202–209; 1960:28 и др.). Однако позже было показано, что это определение скорее всего было выработано в ученом кружке Льва и Фотия и в своей основе восходит к эклектическим (стоики, Платон) формулам, популярным в философских «компендиумах» VI–VII вв. (см. Sevcenko 1956, 449–457); см. также Vavrinek 1962:107–108; 1963:81–82; Флоря 1981:109–110 и др.
Во всяком случае в настоящее время нет никаких оснований ни для сомнений в факте большого влияния Григория Назианзина на Константина, ни для сомнений в наличии значительного корпуса явных цитат и перекличек с текстами Григория в произведениях Константина (см. Grivec 1923–1924:46–47; 1935а; 1941; 1960; Dvornik 1933:21–22, 33–34; Георгиев 1938:110, 125–128; Gnidovec 1942; Colaclides 1956; 1982; Vavrinek 1962; 1963; Jakobson 1970; 1985; Dujcev 1971; Топоров 1979; 1985; Флоря 1981 и др.). Разумеется, сказанному не противоречит то, что эту привязанность к Григорию Константин разделял со своим временем (уже давно было показано, что в полемике с иконокластами многие прибегали к ссылкам на Григория — Феодор Студит, патриарх Никифор и др., другие посвящали ему прочувствованные слова — «Житие Евстратия», энкомий Григорию Никиты Пафлагонского [Patrologia Graeca т. 105: 439–480], тропарь Фотия в честь Григория и др. — Dvornik 1933: 33–34), но общая популярность Григория в IX в. никак не исключает личного отношения Константина к этому великому святителю. Отмеченный же факт составления Фотием, наставником и руководителем Константина (о Фотии см, Красносельцсв 1892; Россейкин 1915; Dvornik 1933; 1948; 1950; 1958:1–56; 1971; Grumel 1934; Дуйчев 1957:257 и сл.; Каждан 1958:107 и сл.; Ангелов 1963:51–69; Флоря 1981:12–23, 64 и др.; ср. также Hergenr"oter 1869), тропаря, посвященного Григорию (см. Sajdak 1914), по–видимому, нужно рассматривать как еще один аргумент в пользу особой связи Константина с темой Григория Назианзина и тем самым как косвенное указание на значительную правдоподобность тезиса, согласно которому Константин Философ мог быть автором «Прогласа».
Наконец, есть еще одно основание (может быть, глубинно наиболее важное) для подтверждения мнения об авторстве Константина Философа: главное в «Прогласе» принадлежит именно Константину Философу, его кругу мыслей и интересов, тому, что вдохновляло его и вызывало на подвиг. И в этом смысле тезис об авторстве Константина сохраняет свое значение, даже если Константин Пресвитер Болгарский подверг некий предыдущий текст обработке и, более того, даже если этот предыдущий текст не был записан, а существовала некая устная, более или менее институализированная версия текста, возможно, использовавшаяся и в подобных целях при богослужении. Во всяком случае и тогда было бы оправдано говорить об авторстве Константина Философа, хотя и в более ограниченном понимании термина «авторство», и исходить из презумпции «наименьшей» ошибки, поскольку Константин Пресвитер не оставил в других своих текстах достаточно надежных следов интереса к этому кругу идей и в лучшем случае мог бы считаться лишь соучастником–оформителем известной версии «Прогласа».
Но при предположении об авторстве Константина Философа в отношении «Прогласа», как известно, возникает вопрос о том, каким образом объясняются в «Прогласе» четвероевангельские и библейские цитаты, которых автор не мог найти в переведенном к тому времени «Недельном Евангелии». Разумеется, наши знания о полном составе переводов ко времени создания «Прогласа» очень скудны и недостаточно детализированы (поэтому, например, трудно поручиться за то, что весь црьковъныи чинъ не мог иметь в своем составе тех или иных конкретных цитат из Ветхого Завета или отдельных Евангелий, которые наличествуют в «Прогласе» и едва ли могли быть в «Недельном Евангелии»), Вопрос о цитатах или свободном (но близком к тексту, тем не менее) изложении ново- и ветхозаветных текстов в неевангельских и небиблейских сочинениях (случай «Прогласа») хотя и был поднят более 60 лет тому назад [18] , до сих пор принадлежит к числу недостаточно разработанных, и поэтому (если настаивать на том, что автор «Прогласа» Константин Философ) приходится допустить, что Константину Философу принадлежат и те ново- и особенно ветхозаветные вкрапления, (точные цитаты и разные виды парафраз) в «Прогласе», которые ко времени его создания еще не получили своей переводной старославянской формы. В этом случае значение «Прогласа» многократно увеличивается: он совмещает в себе не только авторский текст оригинального характера, но и ряд «проб» в переводе евангельских и библейских отрывков, сделанных впервые, так сказать, ad hoc. Анализ этих «предпереводов» (по меньшей мере часть их предшествует во времени переводам, ставшим каноническими и дошедшим до нашего времени) должен стать одной из настоятельных задач палеословенистики, но в этой работе акцент на другом, а именно на том, какую смысловую и композиционную роль играли эти цитаты и парафразы в структуре текста «Прогласа» как законченного и самодовлеющего целого, обладающего, несомненно, и эстетической функцией. При иной формулировке можно сказать, что в центре внимания здесь, помимо концептуальной структуры, находятся принципы и способы художественной композиции текста, характерные для первого старославянского переводчика и оригинального поэта» [19] Константина Философа.
18
См. Дурново 1926:353–429; ср. также Vaillant 1957:34–40 и некоторые работы справочного характера (например, цитаты из Псалтири в Ассеманиевом Евангелии — в издании И. Курца или в исследовании — Vlasek 1971:389–392 и др.). О подобных цитатах в «Житии» Константина см. Grivec 1935а: 1–32; Kyas 1963; Vavrinek 1963 и др. О самой проблеме цитирования такого типа см. Цейтлин 1977:63–65.
19
Об этом аспекте см. Jakobson 1954 (1963): 19–23; Якобсон 1963а: 153–166; Jakobson 1963:249–265; Якобсон 1970:334–361 (ср. Jakobson 1966:257–265); Jakobson 1985:101–114; 191–206; 207–239; 240–259; 260–276; Георгиев 1938; 1956; Топоров 1979:24–26 и др. Ср. также Верещагин 1971.