Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.
Шрифт:
Роль первого слова в стихе, проиллюстрированная выше, помогает выявить роль первого места вообще в текстах, подобных «Прогласу». Но особенно активным, влиятельным и содержательным оказывается это первое место в том случае, когда оно воплощено в целой стиховой строке. В этих условиях функции его оказываются очень многообразными и нетривиальными. И прежде всего первый стих как бы задает правила «углубленного» чтения всего текста, указывает не только явную, но и скрытую, тайную связь его элементов, придает этим последним особый смысл, не всегда осознаваемый при чтении «обычного» типа. Первый стих нужен не для разгона, не для подготовки к восприятию «главных» смыслов, раскрывающихся позже, в сердцевине текста (такое назначение первый стих может иметь лишь при «поверхностном», так сказать, профаническом чтении). Напротив, первый стих требует включения максимального внимания: он составляет серьезнейшее испытание для читающего, фильтр, через который не пройти непосвященному. При таком понимании первый стих может быть уподоблен загадке, без решения которой невозможно обрести некий ключ (или код), имеющий открыть последующие тайны текста, или лучу света (образ, излюбленный Константином и существенно используемый им в «Прогласе»), благодаря которому возможны последующие шаги в понимании текста. Ниже будут прокомментированы некоторые из этих положений.
«Проглас» начинается со стиха «Яко пророци / прорекли суть прежде», который выступает как отмеченный уже в силу своей начальной ключевой позиции. Если говорить только об основном, то оказывается, что этот стих представляет собой своего рода «Grenzsignal», указывающий на «освоенную» цитату следующего (второго) стиха. Это указание дано эксплицитно: оно не только открыто и ясно, но и настоятельно (о чем см. ниже); автор не только не маскирует эту служебную, вспомогательную и — по первому впечатлению — «непоэтическую» часть, но, напротив, выставляет ее напоказ, сознательно утяжеляет ее за счет определенной монотонности, тавтологичности, концентрации преград, препятствий, препон [57] . Но первый стих отсылает не только к сразу за ним начинающейся цитате и даже не к последней (не считая итогового «аминь») фразе «Прогласа», также начинающейся с «яко» («Яко подобаетъ / вьсека слава…», 107–110) и тем самым образующей симметричную рамку «яко… [первая фраза] — яко… [последняя фраза]», но к целому классу как бы дочерних (по отношению к пророческим) текстов или их фрагментов, которые имеют своим источником Пророков (и чаще всего Исайю). К первому стиху «Прогласа» ср.: «вьси бо пророци… прорешя», Мф. XI:13 (Зогр.) [58] в соответствии с греч. … или соответствующую фигуру в библейских текстах — «и все пророки пророчествовали пред ними». 3 Цар. 22:10;
57
Впрочем, с этим первым стихом связан и эффект некоей неожиданности, коренящейся в двух особенностях: во–первых, неожиданно помещение в самое начало текста произносительно трудного стиха, к которому некогда подготовиться (нет разбега, еще не идентифицирована метрическая схема); во–вторых, сам стих начинается спокойно и достаточно тривиально («яко») с тем, чтобы сразу после первых двух слогов «взорваться» от столкновения с преградой («пророци…»), обозначить максимальный разрыв между элементами стиха и соответственно максимальную энергию, необходимую для их удержания во все–таки не разорванном контакте. Следует заметить, что отмеченным нужно считать и помещение в первом стихе придаточного предложения, начинающегося с «яко», которое занимает первые два слога. Ср. начало фразы с «яко», совпадающее с началом стиха: «яко бе–света / радость не будетъ…» (28); «яко семена / падаюшта на н'иве…» (69), а также случаи, когда «яко» начинает стих, не являясь в то же время началом фразы: «яко камена…» (40); «яко медьна звона…» (49), «яко бо тьл'я…» (59); иная ситуация, когда «яко» открывает второе полустишие: «къ Богу явл'ыпе cя / яко храбъри…» (100). К чисто цитатному «яко» ср.: «…Павьлъ учя рече… яко хоштя словесъ / пять издрешти…» (50–52) при … (1 Cor. XIV:19).
58
Ср.: «вси бо пророци… прорешя» (Мар.); «въсі бо пророци… прорешя» (Ассем.); «вси бо про… прорешя ся» (Савв.) и т. п. Еще более многочисленны примеры, не образующие figura etymologica, типа «пророки & говорят, изрекают, предсказывают, (пред) возвещают, пишут и т. п.».
59
В реконструкции: «се ся събыстъ въ седмыи векъ се» (Nahtigal 1943:53).
60
Симптоматичное совпадение («еже ся и събысть въ седмыи векъ нашъ…» и далее) обнаруживается и в «Слове похвальном Кириллу и Мефодию».
Вместе с тем этот суммированный вариант отвечает содержательно фрагменту Мф. 11:17 или XXVII:9: «тогда събыстъ ся реченое пророкомъ…» при ' … или в плане будущего — таким клише, как «се же все бысть да сбудет ся реченое от Бога пророкомъ…», Мф. 1:22 (Мар.), ср. еще Мф. II:15; IV:14; VІІІ:17; ХІІІ:35; ХХІ:4 при …
Но роль первого стиха «Прогласа» не исчерпывается отсылками к определенным местам этого текста или других текстов, входящих в ту же традицию. В связи с эффектом неожиданности, возникающим с самого начала «Прогласа», уже обращалось внимание на звуковую организацию первого стиха. Основная тема стиха (пророчество старых времен как источник того, что последовало далее) передана с помощью figura etymologica «пророци прорекли» [61] (в соответствии с греч. … ) и временного наречия «прежде». В результате возникла более концентрированная (чем, например, в греческих текстах того же содержания) звуковая цепь: проро… проре… пре…, занимающая центральную позицию в стихе. По обеим сторонам от этой цепи находятся гласные того же класса (или близкие к ним), что и в начале и в конце цепи. Ср.: …(як)о — про… пре — (жд)е. Таким образом трижды повторенное сочетание пр (дважды прор…) [62] и контраст между пятикратно повторяющимся о (ср. также я, трактуемое, возможно, как ) в первой половине стиха (слоги 2–4, 6) и гласными переднего ряда и, е, е, также занимающими пять позиций, но преимущественно во второй половине стиха (5, 7, 8, 11, 12), составляют стержень структуры стиха. В этих условиях и начальное а (яко) воспринимается как звуковой сигнал начала [63] — тем более что в первом стихе оно больше не повторяется; еще интереснее, что в первых пяти стихах а встречается еще только раз (съберати), соотношение, по–видимому, исключающее случайность. Точно так же невероятно допущение случайности и неосознанности звуковой организации всего первого стиха. Наоборот, можно думать об особой умышленности этой организации, ее несомненной эксплицированности, трактовке ее как своего рода «фонического лейтмотива», подхватываемого не раз далее (см. ниже).
61
Ср. актуальное чередование к: ц, позволяющее строить еще более монотонную цепь — пророкъ прореклъ.
62
Другие примеры приведены выше.
63
Слово–сигнал конца «аминь» также начинается с а.
Наконец, одно из важных назначений первого стиха «Прогласа» состоит во введении слова «прежде» и стоящей за ним идеи. Пророчества пророков прежних времен раскрывают свой глубинный смысл в новые времена [64] , когда миру явился Христос. Тем самым устанавливается связь Нового Израиля, христианства со Старым Израилем, Богоизбранным народом Библии. Избрание и обетование прежде принадлежало иудеям, ныне христианам. Поэтому в самой идее связи, преемства кроется и мотив противопоставленности: прежде — одно, ныне — другое. И этот переход от «прежде» к «ныне», от старого к новому, от закона к благодати (как скажет позже митрополит Иларион) многократно отражается в «Прогласе» — там, где «чужое» соприкасается со «своим». Контраст между прежде и ныне в «Прогласе» должен постоянно иметься в виду, даже когда эти категории явно не обозначены. Собственно, следующий стих и отражает это противопоставление, но оно скрыто омонимией, раскрываемой лишь при учете указанных двух планов. Для «прежних» времен приход Христа, который собирает народы, лежит в сфере потенциального, чаемого будущего, провиденциального. Для «нынешнего» времени это уже свершившийся факт, настоящее, реальность. Именно поэтому стих «Хрестъ грядетъ / съберати языкы», являющийся не вполне точной цитатой из Исайи («И вот приду собрать все народы и языки», LXVI, 18) [65] , не только передает содержание пророчества, но и как бы фиксирует настоящее состояние, когда Христос уже явлен, а «языки» собраны или собираемы. Связь с «прежде» в том, что содержание этого стиха — старое пророчество, о чем объявлено уже в первом стихе (не случайно, что этот второй стих как бы подхватывает в своем начале переданную ему из первого стиха инерцию: пр… пр… пр… — хр… гр… бьр…; ср. также контраст носовых гласных: у, но я… я и т. п.). Связь с «ныне» в том, что следующий стих уже целиком во власти настоящего: «Хрестъ грядетъ…», так как: «светъ бо есть / вьсему миру сему», что отсылает уже почти исключительно к новозаветным образам. Ср.: «пакы же имъ рече Иисусъ глаголя. азъ есмь светъ миру», Ио. VIII:12 (Мар., Зогр. [есмь] и др.) в соответствии С …' (ср. Ио. :9 [то же]; XII:46: «азъ светъ въ миръ приде…» [Мар.] — …; и особенно «вы есте СВетъ всему миру», Мф. V:14 [Мар.] [66] в соответствии с греч. ; ср. еще Ио. III:19, отчасти I:4; Деян. XXVI:23 и др.). Библейская «световая» образность, будучи источником новозаветных образов, тем не менее локализуется в существенно иной сфере [67] : свет не только как противоположность тьмы, мрака, но и как сияние славы — «Восстань, светись, Иерусалим, ибо пришел свет твой, и слава Господня взошла над тобою… а над тобою воссияет Господь, и слава Его явится над тобою» (Исайя LX:1–2); «Не будет уже солнце служить тебе светом дневным, и сияние луны — светить тебе; но Господь будет тебе вечным светом, и Бог твой — славою твоею» (LX: 19). Впрочем, у Исайи мотив соприродной свету славы соединяет два фрагмента, которые присутствуют и в «Прогласе», ср.: «и вот, приду собрать все народы и языки, и они придут и увидят славу Мою… которые не слышали обо Мне и не видели славы Моей; и они возвестят народам славу Мою», Исайя LXVI:18–19.
64
Ср. характерное противопоставление «прежних» и «нынешних» богов в ряде древневосточных традиций (например, у хеттов, ведийцев, греков и др.).
65
Ср.: … , Арос. VII:9, с одной стороны, и тему Христа, грядущего в мир (о … о , Ио. XI:27), с другой. Эта последняя тема нередка как в новозаветных текстах (Откр. Ио. III:11; ХХІІ:7, 12, 20 и др.), так и в библейских (Псалт. XLIX:3; Исайя XIX:1; XL:10; LXII:11; Аввак. III:3; Захар. IX:9 и др.). Евангелисты не раз ссылаются на пророчества Исайи, ср. Мф. ХV:7; Мк. VII:16; Лк. IV:17, и др.
66
«Вы есте светъ миру» (Зогр.); «въи есте светъ въсему міру» (Ассем.).
67
Впрочем, некоторые примеры из Исайи обнаруживают значительное сходство с евангельскими. Ср. «И придут народы к свету твоему», LX:3 (где народы х свет, ср. в «Прогласе»: языкъ х светъ), 19 и др.
Таким образом и стих «светъ бо есть / вьсему миру сему» оказывается не только частичной цитатой одновременного ряда сходных фрагментов новозаветных текстов, которая выполняет определенную роль в синтагматической структуре текста, но и отсылкой к длительной традиции (начиная с Библии), как бы освещаемой сразу и вдруг некиим светом в данном месте текста. Игра этими двумя измерениями — горизонтальным (в тексте) и вертикальным (вне текста, но через всю традицию) — становится почти правилом всюду, где в «Прогласе» появляются цитаты и цитатообразные фрагменты. Сам этот стих резко противостоит предыдущему (и тоже цитатному): в нем нет ни р, ни сочетаний согласных с р (как в первых двух стихах); более того, резко падает число взрывных согласных (два т в предконечной позиции); зато господствует фрикативное с (иногда в сочетании с в); во втором полустишии возникает тема губного носового согласного м, дважды поддержанного губным гласным; цепь вокалических элементов строится на регулярной мене передних и непередних гласных (с двумя исключениями), характерно полное отсутствие носовых гласных в отличие от всех соседних стихов и т. п. [68] Грамматически оба полустишия как бы соотнесены с соответствующими частями предыдущего стиха. Первые полустишия реализуют одну и ту же элементарную схему Subst. (Nom. Sg.) & Vb. fin. (3. Sg. Praes.), ср. «Хрестъ грядетъ» и «светъ бо есть», где отношения между элементами таковы, что, во–первых, допускают соответствующие отождествления («Хрестъ» = «светъ»; «грядетъ» = «естъ») и, во–вторых, как следствие из предыдущего — мену предикатов («Хрестъ есть» и «светъ грядетъ»). Отсюда объясняется «мозаичный» характер этого фрагмента текста, причем именно «мозаичность» заражает эту часть текста «резонансными» тенденциями (некое вибрирование в монотонной фонически среде, где повторяются сходные элементы на сопоставимых местах). Отношения между вторыми полустишиями соответствующих стихов строятся на иной основе. Ее можно было бы назвать синонимической: «съберати языкы» и означает, собственно, достижение, охват всего этого мира, приобщение «вьсему миру сему». Если по вертикали (в колонке)
68
Ср. для наглядности: cв… т… ст… / в(ь)с… с; му… ми… му; е — [ъ — о] — е — ъ — [ь — е] — у — и — у — е — и.
Следующий стих (5) прерывает (впрочем, на один момент) цитатный фрагмент, снова отсылая к пророкам «прежних» времен (о них см. в стихе 1) — «реша бо они», с тем чтобы тут же начать новую цитату (тоже, естественно, преобразованную), занимающую полтора стиха (5–6): «слепии прозьрятъ // глуси слышятъ / слово букъвеное». Эти полтора стиха представляют собой парафразу из Исайи: «И в тот день глухие услышат слова книги, и прозрят из тьмы и мрака глаза слепых» (XXIX: 18) [69] , как–то откликнувшуюся и в новозаветной литературе (ср. «слепии прозираютъ… и глусии слышятъ», Мф. ХІ:5 [Мар., Зогр., Ассем.], при греч. … …; то же — Лк. VII:22, отчасти — Мк. VII:37) и ставшую расхожим поэтическим образом. Тем не менее, эти полтора стиха в их славянской форме (совсем иначе обстоит дело в соответствующем греческом тексте) подготавливают введение основной темы «Прогласа» — «слово букъвеное» (о нем далее) и содержательно и фонически (ср. цепь сегментов: сл… глу… сло/во/ как подступ к стихам 23–27, где тема слышимого словенами слова дана в художественно наиболее глубоком развороте).
69
Ср. там же: «Тогда откроются глаза слепых, и уши глухих отверзутся» (ХХХV:5); «Слушайте, глухие, и смотрите, слепые…» (XLII:18) и др. Не всегда обращают внимание на то, что зрение слепых и слух глухих в отношении «слова букъвенаго», т. е. слова книги, не гипербола и не метафора, а совершенная реальность: глухие могут читать это слово, а слепые слышать, как его им читают. Тем самым подчеркивается естественный, т. е. не нарушающий законов природы (как во многих других случаях употребления этого образа) характер этого чуда.
Своим ударным о («слово») в сочетании с сегментом «бук…» второе полустишие стиха 6 как бы перекидывает мостик к первому полустишию стиха 7 — «бога же убо / (познати достоитъ)», т. е.: о… бук… // бог… убо. Сам же образ познания Бога присутствует как и в ветхозаветной, так и в новозаветной литературе; ср.: «ныне же, познав Бога», или, лучше, «получив познание от Бога…», Галат. IV:9 ( , …), а также 2 Фесс. 1:8 и др. [70]
70
Ср.: «дабы я познал Тебя», Исх. XXXIII:15; «да познают, что ты один Бог», 3 Цар. XVIII:36; «да познает народ, что Ты Бог», Там же: 37; «познайте, что Я Бог», Псалт. XLV:11 и др.
Стихом 7 кончается экспозиция «Прогласа», своего рода exordium, построенный как единый текст — вступление, мотивирующее текст основной части. В высшей степени характерно, что этот единый текст строится из целого ряда разных цитат или их парафраз, каждая из которых имеет свою историю, свои связи, свои особенности в своем собственном (исходном) тексте. Чтобы лучше представить себе центонную структуру вступления к «Прогласу», целесообразно дать его перевод с указанием цитат:
Как пророки предсказали прежде, Христос «грядет собрать языки», Ибо Он «свет всему этому миру». Ведь они сказали: «Слепые прозреют, Глухие услышат слово книжное». Итак, надлежит «Бога познать».Оказывается, что на шесть стихов (вернее, на пять, поскольку первый стих является вводным и служебным) приходится четыре цитаты, занимающие 63% всего текста в слоговом исчислении (или даже при пяти стихах — 75%). Еще важнее, что именно они (и практически только они) выступают как носители тех смыслов, из которых формируется общая семантика вступления к «Прогласу» [71] . Встает вопрос о том, каким образом разные цитаты из разных текстов, не находящихся между собой в логических отношениях причины и следствия, предшествования и следования, образуют единый в содержательном отношении текст, в котором названные логические отношения соблюдаются или — в худшем случае — никак не нарушены. Два обстоятельства способствуют созданию единого и, по сути дела, единственного смысла этого фрагмента текста: легкая корректировка обще текстовых параметров внецитатными элементами (введение авторского текста — пророки прежних времен, субъект действия — Христос, причинность — «ибо», следствие — «ведь», модальность — «надлежит», итоговость — «итак») и «подобранность» («подогнанность») элементов текста цитаты. Это последнее обстоятельство особенно существенно, поскольку оно касается внутритекстовых элементов, образующих цитатный центонный текст в составе более обширного текста. Условно цитатный текст может быть записан в виде следующей последовательности: (некто) грядет собрать языки и (этот некто) свет всему этому миру, и слепые прозреют, глухие услышат Слово книжное и Бога познают. Разумеется, в этом внутреннем тексте логические отношения между частями выражены слабо (по крайней мере формально); более того, в определенных случаях они могут быть вообще не выражены. Важнее другое — «гештальтистский» подход к частям мыслимого (потенциального) целого, основанный на презумпции существования и онтологического приоритета целого (ср. «холизм»), частями которого являются данные реально элементы, позволяет набросить некое покрывало логических отношений на известные элементы, получающие вследствие этого свою идентификацию как составляющие текста. Понятно, что этому способствуют и некоторые семантические элементы внутри отдельных цитат (как и сама установка на осмысленность этого набора цитат). Так, «народы» (собранные воедино «языки») и «весь мир» в двух соседних цитатах делают правдоподобной (по меньшей мере) схему, которая объединяет два этих семантических элемента в один более крупный — «народы (и) всего мира». Далее, «свет» и «слепые прозреют» также в двух смежных цитатах позволяют построить цепь, в которой «свет» выступает как причина «прозрения слепых». Наконец, доступность даже для слепых и глухих «книжного Слова» (предпоследняя цитата), видимо, образует основание, условие для «познания Бога» (последняя цитата). Таким образом попарная семантическая связь помогает выстроить единую семантическую цепь фрагмента, наличие которой и позволяет говорить о смысловой завершенности текста, о его семантическом единстве. Но для того чтобы такая цепь была построена, необходимо (говоря в общем и допуская при этом некоторые условности) наличие в двух смежных цитатах таких семантических элементов, которые допускают разного вида объединения с помощью имеющейся общей схемы отношений. Этому условию как раз и отвечают такие элементы цитатного текста, которые «подогнаны» друг к другу в соответствии с некоторыми общими принципами. В рассматриваемом случае «подогнанность» проявляется и в негативном плане (отсутствие разнонаправленных, открыто противопоставленных и несовместимых друг с другом элементов) и положительно — торжественный иератический стиль всех цитат; общая их принадлежность к жанру пророчеств; единая тема — некое явление, как бы срывающее завесу нуменального мира, озарение светом книжного знания, открытие чудесного пути к истинной вере, приобщение к ней ради познания Бога; единая метрическая схема (т. е. выбор цитат, трансформированных таким образом, что они сами по себе или при включении их в гибридный цитатно–нецитатный стих отвечают единой метрической схеме); наличие общего грамматического стандарта для основного блока (Subst. / Nom. / & Vb. fin.) [72] и более или менее однообразных конструктивных развитий элементов этого основного блока в пределах второго полустишия.
71
За пределами цитат остаются такие фрагменты текста, как «Христос», «Ибо Он», «Ведь они сказали», «Итак, надлежит» и отсылка к Пророкам.
72
Ср.: «Хрестъ грядетъ, светъ бо естъ, слепии прозьрятъ, глуси слышять» (преимущественно для первого полустишия) и «распространения» одного из элементов первого полустишия: «(грядеть) съберати языкы»; «(світъ) вьсему миру сему»; «(слышять) слово букъвеное», но и: «(Бога) познати достоить».
При учете приведенного выше можно сказать, что писатель (в данном случае Константин), составляя текст, являющийся вдвойне соборной цитатой [73] , выступает не как носитель cr'eation pure, а как «композитор» (в этимологическом смысле слова) [74] , как мозаичист, составляющий целое из заранее отобранных и предварительно обработанных элементов. Существенно при этом, что эти элементы должны отвечать по меньшей мере двум весьма важным условиям: 1) они должны быть достаточно мелкими (т. е. никак не крупными блоками или основными структурами, на которые членится композиция целого), такими, что введение одного элемента, строго говоря, почти ничего не меняет в целом; только совокупности этих элементов по–настоящему значимы и только ими ведет игру pictor imaginarius; 2) они должны быть также достаточно однородными в отношении некоего существенного для текстообразования признака, и эта однородность должна поддерживаться на протяжении безусловно большого (относительно составляющих его элементов) пространства. Иначе говоря, заполнение («набивка») большого пространства мелкими элементами, из которых строится образ, всегда предполагает принципиальную замедленность художественных движений текста, которые готовятся задолго до их проявления; изменения в последний момент крайне затруднительны для поэта или художника, поэтому они нежелательны и их следует избегать всюду, кроме тех «зазоров», где допускается случайность и, следовательно, игра импровизации. Принцип «семь раз отмерь, один отрежь» сближает (сколь это ни парадоксально) некоторые существенные черты такой «мозаичной» композиции с манерой alla prima в условиях растянутого времени. Неслучайна поэтому тесная связь таких «мозаичных» композиций с каноном как структурной моделью порождения множества текстов данного типа. Текст «Прогласа» как раз и воплощает связь «мозаичной» техники с каноническим принципом. Смирение художника перед материалом на низшем уровне и верность догматической стороне вероучения и избранному художественному канону на высшем уровне определяет ту ситуацию, при которой художник или поэт обращается к композиции как средству внешнего и внутреннего построения текста [75] .
73
И потому, что разные части текста составлены из разных цитат (т. е. речь идет о совокупности цитат в горизонтальном [линейном] аспекте текста), и потому, что одна часть текста (любая) результирует целую совокупность тождественных в заданном отношении цитат из разных текстов («вертикальная» соборность).
74
Ср. лат. com–positor, com–positio: сотропо & carmen, versus и т. п.
75
Уже из того, что сказано, видно, что основной принцип построения «Прогласа» сближается с мозаичной (или «набивной») техникой, при которой художнику приходится иметь дело с исходными, от воли художника не зависящими элементами, в той или иной степени определяющими и выбор соседних с ними элементов. Если обратиться к самому составу «Прогласа», то оказывается, что он переполнен цитатами, реминисценциями, намеками, отсылками к многочисленным примерам из ветхо- и новозаветной литературы (и, вероятно, к текстам византийских писателей, хотя с этой точки зрения «Проглас» не был обследован). Ср. по стихам: 2 — Исайя LXVI:18; 3 — Иоанн VIII:12; ІХ:5 (а также Захария VI:12); 5–7 — Исайя XXIX:18; 11 — Матфей XXV:33; 12 — Иоанн ІV:10; 33–34 — Посл, к Римл. VІІ:25; 46 — 1–ое Посл, к Фессал. ІV:5; 50 — Павел; 51 — 1–ое Посл, к Коринф. XIV: 18; 52 — 1–ое Посл, к Коринф. XIV:19; 65 — Марк ІV:26–29; 67 — Марк ІV:28; 72 — Марк ІV:29; 75 — Матфей XIII:19; 98 — 1–ое Посл. Петра I:24, Исайя XL:6; 99 — 1–ое Посл. Петра I:24; 100 — 2–ое Посл, к Тимоф. ІV:3, и др. (Vaillant 1956:21–23). Естественно, что эти «чужие» голоса так или иначе трансформируются, чтобы быть включенными в текст «Прогласа», но вместе с тем (особенно в условиях метрически организованного двенадцатисложника) они до известной степени ограничивают возможности автора, который вынужден допускать некоторые промежуточные позиции, позволяющие ему связать «чужое» и «свое», но не являющиеся обязательными сами по себе.