Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.
Шрифт:
Тема монастырей, церквей и особенно Печерской обители как монастыря по преимуществу определяет пространственную структуру ЖФ с лежащими в ее основе двумя идеями — собирания пространства в единый центр, равно «реальный» и символический, и соединения пространственного с духовным, божественным по замыслу, священным (сакрализация пространства) [542] . Поэтому каждый раз, когда вводится в ЖФ тема монастыря, обе указанные идеи актуализируются. Такое заполнение пространства «освящает» его, контролирует, задает его структуру, мерность, направления в нем, наконец, предопределяет его смысл, его идеологическую значимость, подобно тому как на личностно–персонажном уровне эту функцию выполняют святые отцы — те, кого называют божественный, блаженный, великий, преподобный, святой и т. п.
542
Ср.:
Темьже есть лепо намъ […] рещи, яко есть Господь на месте семь и есть свято место се и несть ино, но се домъ Божий и си врата небесьная. (56а–56б).
Но помимо этого «большого» и, так сказать, концептуализированного пространства, в ЖФ существует и «малое» пространство, отсылающее к быту с его реалиями. Оно присутствует в описаниях и монастыря и того, что находится вне монастырских стен. В монастыре это не только пещера, церковь, но и келья Антония, келья Феодосия, кельи монахов, которые он обходит по ночам, трапезная, монастырский двор, его стены и ворота, хозяйственные помещения (пекарня, кладовая, хлев и т. п.), колодец, огороды, на которых трудятся монахи, наконец, детали микроландшафта — ров («дебрь») у дороги, в который Варлаам бросает свою богатую одежду; место над пещерой, куда Феодосий «въ нощи излезъ» (36б);
«Малое» пространство в тексте жития скорее заполнено («населено»), нежели организовано посредством четких (или, по крайней мере, без труда усматриваемых) связей. Интервалы между «заполнениями», как правило, не охарактеризованы («пусты»); переходы от одного «заполнения» к другому слабо мотивированы; смежность положения («сочинение») преобладает над причинными связями («подчинением»). Дух непринудительности, некоторой произвольности в «сочинении» элементов заполнения пространства (по принципу «а вот еще…», «и еще одно…», «кстати,…» и т. п.) является определяющим, и это опять возвращает к аналогиям в живописи (многофигурное равномерное заполнение полотна), приведенным ранее [543] .
543
Сами «интервалы» обычно лишены содержания. Исключения немногочисленны. Ср. подробное описание пути в монастырь Феодосия, задержавшегося до позднего вечера у Изяслава, далеко от города, на телеге (43б–43в); или же рассказ о насильственном возвращении Варлаама домой, когда он сбрасывает с себя богатые одежды и «своима ногама попиращеть ю въ кале» (34б).
6. «ЗАПОЛНЕНИЕ» ПРОСТРАНСТВЕННО–ВРЕМЕННОЙ СТРУКТУРЫ. ВЕЩИ И ЛЮДИ
Тем важнее вся сумма «заполняющего» это пространство — люди, известные и безызвестные, обозначенные по имени (иногда славному уже при жизни его носителя и позже ставшему достоянием русской святости и русской истории) и безымянные, вещи, события. Они «населяют» текст ЖФ, но «население», «заполнение» — не только элементы метаязыка, понятия, описывающие структуру памятника, но и обозначение конкретных и вполне реальных деяний Феодосия, приведших к созданию места свята — монастыря:
А иже преподобьный отець нашь Феодосий, иже поистине исполненъ духа святааго, темьже и Божия таланта умъноживъ, иже населивъ место множьствъмь черьноризець, иже пусто место суще, манастырь славенъ сотвори. (49а) [544]
Именно поэтому на святом месте — святой человек, который сам создает вокруг себя святое место.
Предметный мир ЖФ достаточно богат, и в этом смысле «Житие» доставляет бесценный материал древнерусского быта. Но богатство нигде не переходит в изобилие, в перенасыщенность вещами. Более того, «вещи» появляются естественно, «не тесно», по мере необходимости. Поэтому и мир, создаваемый ими, прост, как прост и сам Феодосий (см. далее), и разумно упорядочен. «Вещей в себе» ЖФ не знает: все они действуют, используются, служат человеку и, следовательно, отсылают к нему, с одной стороны, заимствуя от него «человечность» и становясь человекосообразными, с другой. Вещи как бы выстраиваются вокруг человека. Обстановка жилья человека, его одежда, еда, утварь, предметы занятий составляют этот нехитрый и уютный мир вещей. В жилье человека — постель («одръ», ложе), стол (место трапезы), места для сиденья, печь, и все это для человека. На человеке — одежда (чистая, светлая, богатая, красивая, славная, боярская, разная, святая мантия, «шлемъ спасения», но и «худа и сплатана» [28а], в которой Феодосий — «яко единъ от убогыхъ» [28а], ветха; козлиная шкура, власяница [«свита власяна остра на теле» (42г)], «срачица» со следами крови от железных вериг; рубашка [«свита»], монашеская одежда; «копытьца, клобукы, и ина ручьная дела» [36а], которые изготовляли [«строяще»] монахи и носили на продажу в город; шерсть [«волна»], шедшая на копытца) или носимые, как одежда, оковы, железная цепь вокруг чресл, вериги. Рядом с человеком, при нем — или книги (божественные, святые, Евангелие), икона, оклад, лампады (деревянное масло и масло из льняного семени), свеча, святая вода [545] , если человек благочестив и предан миру иному, или обильные брашна, вино, мед и гусли, органы и замры (59г) [546] , если человек привязан к миру сему, его удовольствиям и соблазнам. Молитвой, чтением божественных книг, пением псалмов человек спасает себя духовно. Физически он подкрепляет себя едой, пищей. В монастыре она проста, «насущна» и всегда только на сей день. ЖФ упоминает муку, зерно, пшеницу, отруби, закваску, тесто, хлеб (белые хлебы с медом и маком, белые хлебцы), пшено, чечевицу, кашу с медом, овощи (в частности, и вареные без масла), сыр, рыбу, мед, сыту, воду, постный обед (вино используется для литургии; таково же и назначение просфор, которые Феодосий любил изготовлять еще в детстве) [547] . В связи с приготовлением пищи неизбежно возникает тема утвари кухни и кладовой (сосуды, корчаги [с вином], корзины, лукошко, бочонок [«бочевь»], котел; дрова, топор; сусек), хлева (скот). В связи с внешним миром упоминаются деньги, гривна злата (45б), серебро в лукошке (65в); конь, его богатая упряжь и богатое убранство, воз (возы). Практически этим и исчерпывается состав вещного мира ЖФ. Весь он и по частям и в целом идеально переводится на язык иконописи, и естественно возникает предположение о первенстве «умозрения в красках» перед словесным изображением жизни Феодосия и всего, что происходило в Печерском монастыре. Разумеется, речь идет не о предшествовании тексту ЖФ конкретной иконописи на ту же тему, но о преимущественности в это время самого типа живописного постижения перед словесным, который в подобных случаях нередко вполне естественно ориентируется на иконописную трактовку темы.
544
Ср. еще: «[…] есть Господь на месте семь и есть свято место се…» (56б); «[…] благый Богъ ино пакы чюдо показа о святемь томь месте» (56в). — «Место чисто» (37а), которое превратилось в «место свято», отсылает к «пави» у древних иранцев, священному месту, где совершались религиозные обряды, характеризовавшемуся чистотой (ср. и.-евр. *peu– , *реuэ-, рu- чистый) как признаком святости.
545
В келье Феодосия были и письменные принадлежности (он посылал письма, обличающие князя Святослава и осуждающие его за беззаконное изгнание брата). Чернец Иларион, который «бяше бо и книгамъ хытръ псати» (44г), переписывал их «по вься дьни и нощи» как раз в келье Феодосия. Здесь же находились и предметы «нехитрого» ремесла (ср. «ручьная дела», которые «руками своими делахуть» [36а]; Феодосий учил монахов не ходить после вечерней молитвы по кельям, но «Бога молити, якоже кто можеть и рукама своима делати по вся дьни» [39а]).
546
Еще хуже бесовские музыкальные инструменты —
547
Ср. тему порчи «пищи» в результате бесовских злумышлений: жаба в воде, мертвая мышь в лампаде (из «нечистых» животных ср. черного пса, мешающего Феодосию поклониться [44а]; ср. также бесовскую колесницу [38б]).
Но в структуре ЖФ мир людей, несомненно, важнее, чем мир вещей. Впрочем, и первый из этих миров достаточно разнообразен, и нижний его слой (безымянные и лишь как статист из притчи выступающие «единъ отъ», «некий…» и т. п. [548] или целые группы, профессиональные, конфессиональные, национальные, лишенные дифференциации внутри себя и всегда выступающие как единое целое, «заодно») хранит следы живой связи с миром вещей и занятий. Этот «нижний» слой в порядке развертывания текста «населяют», с одной стороны, священник (из Васильева), учитель (в Курске), властелин, кузнец, священник (в городе, куда бежал Феодосий), княгиня (Антоний рассказал ей о матери Феодосия; она же уговорила князя Изяслава вернуть черноризцев в пещеру), жена Варлаама в миру, боярин Варлаам, чернец из монастыря св. Мины, привратник монастыря, возница, отрок, предводитель разбойников, один из бояр Изяслава (увидевший парящий в воздухе монастырь), келарь, слабый духом брат, боярин со снедью, священник (пришедший из города просить у Феодосия вина для литургии), пономарь, некая женщина, жившая в доме князя Всеволода и приславшая братии вино, некто из богатых, одаривших монастырь деревянным маслом, ключник, монах из монастырского села, рассказавший Феодосию о бесах, старший над пекарями, христолюбец, которому было видение о Феодосии, монах, узнавший об этом видении, судья, посланец князя, некая вдова, судья, обидевший вдову, посланец Святослава, один из поваров, монах, прислуживавший Феодосию, гневающийся боярин, некий муж (с лукошком серебра), один из клирошан Св. Софии; и, с другой стороны, соученики Феодосия в Васильеве, играющие дети, смерды, странники, нищие, купцы, люди, пришедшие из Киева и рассказывавшие о том, что видели там Феодосия, отроки Варлаама, отроки боярина Иоанна, бесы, бояре, приходившие к Феодосию, отроки Изяслава, торговцы, монастырские пекари, разбойники, три разбойника, вражеская рать, свои воины, приходящие в монастырь и угощаемые там обедом, люди, вышедшие созерцать чудо, поющие в церкви, евреи, люди, стерегущие свои дома и захваченные грабителями, неразумные укорители, строители, судьи, тиуны, приставники, слуги, вельможи, «многие», церковный хор, плачущие и кричащие, ученики Феодосия, ратные [549] .
548
Понятно, что необходима дифференциация и этой категории: безымянный священник в Васильеве, открывший «серьдечныма очима» призвание Феодосия, давший ему имя и крестивший его, конечно, играет в тексте иную роль, нежели ключник, некая женщина или разбойник.
549
Этот список может быть несколько расширен за счет называемых, но не изображаемых и не выступающих в качестве действующих лиц фигур: пастух; вдовицы, сироты, нищие (61в); старшие и сверстники (62б) и т. п.
Следует помнить, что некоторые из этих безымянных персонажей — индивидуальных и групповых — появляются в тексте ЖФ не раз, что еще более увеличивает его «заполненность» и его мозаичность. Но подавляющее большинство этих персонажей связано с фигурой Феодосия и, как правило, непосредственно. Поэтому все многообразие состава этого «нижнего» слоя как бы центрируется ею. В еще большей степени эта особенность выступает в более высоких слоях, где каждый из действующих лиц оказывается непосредственно и (чаще всего) сюжетно связан с Феодосием.
Сказанное относится к промежуточному уровню, который составляют персонажи, не названные по имени, но особо близко связанные с Феодосием, или же такие фигуры, имена которых известны из текста ЖФ, но они в данном случае относятся к «фоновым» персонажам. Ср. мать и отца Феодосия (мать выступает как достаточно полно очерченный тип, участвующий в целом ряде эпизодов); монахов пещеры, позже монастыря («черьнеци», «черноризьци», «братия», «печерьские отьци» и под.); светские власти (князья, три князя, бояре — в тех случаях, когда их роль весома и имена их восстановимы из самого текста ЖФ).
Следующий слой составляют действующие лица, названные по именам. Среди них уместно выделить тех, с кем в тексте не связаны отдельные эпизоды (это просто «упоминаемые» [хотя и не раз] лица, приуроченные к тем или иным мотивам «второго» [несюжетного] плана и образующие своего рода фон), и тех персонажей, которые ближайшим образом связаны с Феодосием и органически включены в развернутые эпизоды (чаще всего неоднократно). В состав первых входят боярин Иоанн (отец Варлаама), монах Исайя (впоследствии игумен и епископ), князь Ростислав, князь Глеб, князь Всеволод, Стефан (игумен Печерского монастыря после смерти Феодосия), келарь Федор, монах Иларион, эконом Анастасий, брат Климент, черноризец Павел, черноризец Никола, черноризец Конон. Среди вторых — великий Антоний и великий Никон, сын боярина Иоанна Варлаам (будущий игумен монастыря св. Димитрия), скопец из княжеского дома Ефрем (впоследствии митрополит в Переяславле), князь Изяслав, незаконно изгнанный с престола своим братом, князь Святослав, захвативший престол, черноризец и священник Дамиан, ревностно подражавший Феодосию. По своему значению в сюжете ЖФ особое место занимает мать Феодосия, имя которой, однако, не упоминается. В связи же с темой святости исключительно важна фигура основателя киевского монашества, первого насельника пещеры св. Антония (о нем, как и о матери Феодосия, см. ниже).
7. «ЖИТИЕ ФЕОДОСИЯ» КАК ИСТОЧНИК И СВИДЕТЕЛЬСТВО. «АВТООПИСАНИЕ» (НЕСТОР В «ЖИТИИ ФЕОДОСИЯ»)
Обозрение состава пространственного, временного и личностно–персонажного уровней убеждает в исключительной важности ЖФ как источника сведений («Общее впечатление […]: перед нами жизнь, а не литература», Федотов 1959:53) не только о самом Феодосии, но и о его окружении, о Печерском монастыре, об эпохе, наконец, о самом составителе ЖФ Несторе. Вообще говоря, свойство «быть источником» не предполагает с необходимостью ни «активности» источника (в таком случае он может быть уподоблен неподвижному зеркалу — независимо от того, правильно или искаженно изображает оно «отражаемое»), ни его «самосознания» (источник, соответственно его автор, может не знать, что он источник; данный текст пишется не ради того, чтобы служить источником, но преследует сознательно совсем иные цели; он начинает пониматься (и цениться) как источник par excellence лишь позже, в других условиях, иным сознанием). Не так с ЖФ. С самого начала оно строится как активный и сознающий себя источник, более того, как наиболее полный и достоверный источник. Без этих последних качеств ЖФ не только утратило бы или решающим образом ослабило бы свое «источничество», но не выполнило бы (и это, конечно, главное) некоей максимальной задачи — быть свидетельством, на основании которого решается вопрос о святости Феодосия [550] . Высшая и уже сверхличная ответственность связывает здесь Нестора, потому что свидетельство по замыслу выступает как «усиленный» источник. Составитель ЖФ претендует именно на свидетельский характер этого текста. Одновременно он и боится неудачи, осознает свою «недостойность» («[…] съподобилъ мя еси недостойнааго съповедателя быти святыимъ твоимъ въгодьникомъ…» [26а]), и вместе с тем надеется на высшую помощь («Си на уме азъ грешьный Нестеръ приимъ и оградивъся верою и упованиемъ, яко вься возможьна отъ тебе суть, начатокъ слову списания положихъ…» [26б]). Жизнь Феодосия нуждается в свидетельстве, потому что она не описана. И Нестор может быть свидетелем, потому что он помнит (вспоминает) ее (память в данном случае не означает опыта непосредственного общения с Феодосием), ср.:
550
За этим вопросом стоит еще более важный — действительно ли в Русской земле просияла святость, воистину ли «последние стали первыми» (26в) и с востока взошла утренняя звезда («деньница» [27в]). Свидетельство о Феодосии, таким образом, перерастает в свидетельство о неоставленности Божьим изволением Русской земли, о ее благочестии и духовных подвигах. И Нестор надеется, что и сейчас и в будущем об этом узнают из его труда —
Да и по насъ сущеи черноризьци, приимьше писание и почитающе и, тако видяще мужа доблесть, восхвалять Бога, и въгодника его прославляюще, на прочия подвига укрепляються, наипаче же яко и въ стране сей такъ сий мужь явися и угодьникъ Божий. (26б–26в).
Произведение касалось времен, событий и лиц, еще памятных большинству читателей, предназначалось вероятной церковной проверке перед допущением к церковному пользованию — и это обязывало автора показать читателю безусловную точность рассказов и источников их.