Святой патриарх
Шрифт:
— Ещё весёлой! ещё, старче Божий! — не унимались жолнеры.
Старик опять повернулся к ним лицом, повёл слепыми очами, в которых видны были только белки, взял у товарища бандуру и, перебирая по струнам пальцами, залихватски затренькал и стал выделывать ногами невообразимые выкрутасы, приговаривая:
Баба рака купила,
Три полушки дала,
Тричи юшку варила,
Добра юшка була!
Снова
— Да эти хлопы хоть куда! превесёлый народ! А ещё говорят, что под польскою властью им не хорошо живётся: если б в самом деле было не хорошо, то не выдумали бы таких песен.
Между тем начинало темнеть. Пора было и привал делать.
— Эй, слепаки! — крикнул шляхтич со шрамом на щеке. — Далеко ещё до Суботова?
— Далеконько, пане, — был ответ.
— Засветло не дойдём?
— Где дойти, пане, — не дойдём.
— Так делать привал! — шляхтич. Приказ начальника облетел весь отряд. Задние ряды также остановились. Надвигались задние отряды и располагались у опушки густого леса.
Скоро по всей равнине запылали костры. Слышался смешанный гул голосов, ржанье коней, хлопанье бичей. У одного из крайних к лесу костров расположились и слепцы, сняв с себя сумки, и слышно было, как тихо тренькала бандура и так же тихо, монотонно раздавался голос младшего слепца, который пел:
Летит орёл проти сонця,
Згорда позирае:
Хто не знае коханнячка,
Той счастя не знае.
Плыве козак через море,
В мори потопае:
Хто не знае коханнячка —
Той журбы не знае.
[100]
Скоро весь польский стан, утомлённый продолжительным переходом, спал крепким сном. Скоро и костры потухли.
XIII. Вместо карася — щука
Ночь была тихая, тёплая, но тёмная. В такие ночи особенно ярко горят звёзды.
Тихо было и в стане. Слышно было, как иногда фыркали лошади, позвякивая путами, но и те, кажется, поснули. Не спал только соловей, задорно щёлкавший в соседней чаще, да иногда из этой чащи доносился глухой стон «пугача» — филина.
Как ни была темна ночь, но при слабом мерцании звёзд хороший глаз мог различить на белом фоне разбитой у опушки леса палатки человеческую тень, которая медленно шевелилась, то нагибаясь к земле, то поднимаясь. Всматриваясь пристальнее, можно было заметить, что от одного из потухших костров, именно от того, около которого расположились на ночлег слепые нищие, тихо отделились
Когда те две тени, которые отделились от костра, неслышно подползли ближе к палатке, то по движениям той одинокой тени они могли различить, что эта одинокая тень молится.
Две тени всё ближе и ближе подползают к палатке.
Вдруг эти тени моментально накрывают собою молящуюся тень, наклонившуюся к земле. Произошло какое-то движение, борьба, но ни звука.
Так же беззвучно эти тени понесли что-то в кусты и исчезли в чаще леса. Около палатки одинокой тени уже не было.
В стане опять тихо — ни звука, ни движения. В чаще, между двумя трелями соловья, глухо простонал филин. Ему ответил, ближе к стану, такой же стон ночной птицы.
Но не ночная птица стонала это. Крик филина раздался из горла одной из человеческих теней, пробиравшихся в глубину лесной чащи и тащивших ту одинокую тень, которая молилась у палатки.
— Не крутись, ляше, — не выпустим, — шёпотом сказала одна тень, и в этом шёпоте можно было узнать голос того слепого нищего, который недавно пел у костра:
Хто не знае коханнячка —
Той счастя не знае.
— Не бойся, ляше, — мы тебе ничего не сделаем, — говорил шёпотом другой голос — голос другого слепца, — а пуще всего не вздумай кричать — так и всажу меж рёбер вот этот нож по самый черенок.
Тот, к кому относились эти слова, силился что-то сказать, но не мог, — у него во рту был «кляп».
— Ну, теперь его можно и на ноги поставить, — сказал старший нищий, мнимый слепец, — ну, ляше, иди с нами, а то тебя важко нести.
— Ну-ну, ляшеньку, вставай… держись… мы люди добрые.
Они опустили ношу на землю. Тот встал и набожно перекрестился.
— А! да лях, кажись, по-нашему крестится, — заметил один нищий, — а ну, ляше, перекрестись.
Пленник перекрестился.
— Вот чудо! А побожись, перекрестись, поклонись, что не будешь кричать, и мы у тебя «кляп» вынем изо рта. Ну!
Пленник повиновался и перекрестился три раза. Стон филина послышался ближе. Ему отвечал один из нищих таким же стоном.
— Ну, вот теперь ты и без «кляпа», ляше. Пленному освободили рот от затычки.
— Ну, теперь здравствуй, ляше, вашмосць! Мам гонор, — шутливо заговорил старший нищий, — сказывай, пан, кто ты?
— Я не поляк, я — русский из московского государства, — отвечал пленный чистою московскою речью.
Те были ошеломлены этой неожиданностью.
— Как! ты не лях? Оттака ловись!
— Вот поймали щуку замес карася! Как же ты попал к ляхам?
— Меня польские жолнеры взяли в полон, когда я из Мультянской земли, от волох, пробирался в Черкасскую землю, в Киев-град, к святым угодникам печерским, — отвечал пленник.