Сыграй мне смерть по нотам...
Шрифт:
– Настя, что это было? – спросил ошарашенный Самоваров, когда процессия скрылась из виду. – Зачем ты всё это сделала?
Настя улыбнулась:
– Разве непонятно? Девчонка попала в историю, и надо было помочь.
– Нет, это мы попали в историю, – начал было Самоваров, но в это время официант поставил перед ними какие-то непрошенные вазочки. В вазочках было мороженое, украшенное частоколом ананасных ломтиков и каким-то бумажным бантом на палочке. При этом официант многозначительно сказал:
– От администрации
– Вот видишь, – проворчал Самоваров, когда официант удалился. – Значит, рыльце у них действительно в пушку, и они эксплуатируют ребёнка.
– И ты в самом деле этим возмущён? – спросила Настя.
– Нет.
Он ещё что-то хотел сказать, но их снова потревожили. На этот раз явился длинноволосый парень, который мелькал среди оркестрантов на сцене. Парень бочком подсел к Самоварову. Он огляделся, будто ждал из темноты появления новых борцов за права детей.
– Я вас поблагодарить хочу, – сказал он. – Я и не ожидал, что выкрутимся. Классно вышло! Вы молодцы.
– За что это все нас благодарят? Вы представитель дирекции и прислали нам эти сооружения? – спросил Самоваров, кивнув на мороженое.
– Нет, это Антон распорядился. Вы молодцы! А я Вагнер.
Самоваров удивился. Со слов Ирины грозный и развратный Вагнер представлялся ему весьма видавшим виды. К тому же Самоваров помнил портрет известного композитора и потому никакого Вагнера не мог вообразить без бороды, растущей на шее, суровых морщин и бородавок. Но этот Вагнер был пухлогуб, юн и ничуть не потёрт нездоровой ночной жизнью в «Багатели». Его причёска представляла собой копну свалявшихся жгутов и напоминала парик Тутанхамона. На вид ему можно было дать лет шестнадцать.
– Что вы так на меня смотрите? – усмехнулся молодой человек. – Вы думали, я написал «Полёт валькирий» и давно умер? Или я бразильский легионер? Нет, я другой Вагнер. Меня зовут Роман.
Самоваров с Настей засмеялись, и Роман Вагнер уверенно развалился на стуле.
– Нет, правда, спасибо! Так прикольно получилось, – продолжил он. – Без вас не знаю, что бы было. Выгнали бы нас отсюда! Смирнов зануда и упрямый. Теперь придётся ухо востро держать. А вы что, Дашу давно знаете?
– Недавно, – призналась Настя. – Со вчерашнего дня. Она действительно играет отлично!
– Неплохо, – с видом знатока уточнил Вагнер. – Она способная, и голос у неё хороший. Ей бы на вокальное надо поступать. Не сейчас, конечно, но заниматься уже пора. Не помешает. Ну, и фортепьяно, само собой. Из неё будет толк – она отчаянная и с головой, даром что соплячка.
– Может, зря вы её привлекли к вечерним выступлениям? – сказал Самоваров. – Всё-таки учёбе это мешает, да и мать расстраивается.
Вагнер начал отпираться:
– Я не привлекал! Даша сама приставала, не давала проходу. Ей деньги очень нужны.
– Зачем ей так понадобились
– Да уж, – с непонятным ехидством согласился Вагнер, – по помойкам ей рыться не приходится. Но деньги ей нужны, и не на пустяки. Вы про её отца что-нибудь знаете?
Настя сразу оживилась:
– Да!.. То есть не совсем… Скорее нет. Расскажите , пожалуйста!
– Нет уж, – покачал головой Роман Вагнер. – Раз она сама вам не говорит, то и я не буду. Пусть сама решает, потому что дело серьёзное.
Правда, что его убить хотят? – не унималась Настя.
Вагнер остался непреклонен.
– Нет! Я вам ничего не говорил, вы ничего не слышали. Пусть она сама… Но вам всё равно спасибо, выручили. Не часто встретишь, чтоб кто-то помог за просто так. Свинью подложить всякий рад, а помочь… Спасибо.
Он поспешно отошёл к сцене. Там копошились и занимали свои места музыканты. Басисто ойкнул контрабас, ударник тихонько потрогал тарелки проволочной толстой кистью, похожей на ту, какой Самоваров размешивал клей. Вагнер, вопреки ожиданиям, взялся не за скрипку. Он сел к роялю.
Последним вышел и подмигнул оркестрику пожилой, совершенно лысый, лоснящийся коротышка. Его белый пиджак, очень тесный, складками очерчивал абсолютно круглый живот. «Друг Окуджавы бард Угланов?» – предположил Самоваров.
Бард был почему-то не с гитарой, а с небольшой жёлтой трубой. Самоваров удивился. Петь и одновременно играть на трубе сложновато. Окуджава этого никогда не делал. Однако Армстронг?..
Нервно и сухо задрожали барабаны, булькнул контрабас, а Роман Вагнер извлёк из рояля множество беспорядочных звуков, похожих на бренчанье мелочи в кармане.
Самоваров джаз не жаловал. Он считал его музыкой чересчур беспокойной и громко. Ежедневные репетиции вундеркиндов в музее изнурили его слух. Он внутренне сжался, когда пожилой коротышка поднёс к губам трубу и подмигнул соратникам. Труба тут же исторгла из своего сверкающего жерла тягучую неопределённую мелодию. Горячим мармеладом мелодия потекла по полупустому залу, насытила и сгустила воздух и ощутимо полилась по жилам, томя до осоловения.
– Вот так дедушка! – восхитилась Настя. – А я боялась, что барды будут.
– Здесь всегда стильная музыка. Это гарантировал сам Андрей Андреевич Смирнов.
– Тот, у которого твой самовар и чайник?
– Именно. Он же – тот быстроглазый господин, что боролся тут за права несовершеннолетних. Я вас познакомил, забыла?
– Точно! Знаешь, у меня в голове всё перемешалось, – призналась Настя. – Я и
теперь не могу понять, какое он имеет отношение к этой Даше.
– У, тут целый клубок леденящих душу тайн!
И Самоваров рассказал Насте то, что он вольно или невольно узнал днём в музее.