Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2
Шрифт:
Но я заставил себя успокоиться и сосредоточился на самом насущном. Мы остались живы: и те, кто захватил нас, надеялись извлечь из нас прибыль. А значит, нас напоят и накормят, и дадут крышу над головой!
В этом мои надежды оправдались; но только в этом. Египет не так легко отдает своих «живых убитых» – этим именем они называют захваченных в плен, которых считают обязанными служить избранному богами народу.
И скоро мы уже плыли на юг, запертые в тесный вонючий трюм. Нас не собирались выставлять на торгах – нет: насколько я понял, египтяне вознамерились отправить
И теперь я надеялся только на то, что меня не разлучат с Артабазом. И на то, что я сумею подать весть Исидору – и мой родич что-нибудь сделает, чтобы спасти меня и моих товарищей. Если только способен на это…
Я сидел на гнилой соломе, раздетый до набедренной повязки: как и следовало ожидать, у нас отобрали все, что имело ценность. И только моего критского бычка я сохранил. Я сжимал его в кулаке и думал о доме и семье, черпая силы в этих сладостных воспоминаниях.
Глава 12
Мы плыли долго – бесконечная мучительная, унизительная дорога. Я теперь был вынужден прятать мой талисман и от остальных узников тоже: это ужасное заключение, превращение в рабов разъединило нас больше, чем объединило. Нас рассадили по нескольким кораблям – по двадцать на каждый. Воды давали достаточно, но пищи не хватало: дважды в день надсмотрщики приносили вяленую рыбу, которой скоро провонял весь трюм, и стебли папируса. Только так я и узнавал, что начался и кончился новый день! И уже скоро оголодавшие, озверевшие карийцы и прежние их невольники, обращенные в новое рабство, готовы были устраивать свалку из-за каждого лишнего куска.
Это вспоминать еще стыднее – но я ощутил благодарность к египтянам за то, что они не допускали драк между рабами и зорко следили, чтобы все получали пищу. Я был не из самых слабых – но для меня оказалась невыносима мысль столь быстро опуститься до звериного состояния! Однако мои спутники были слишком измотаны борьбой с морем – и слишком угнетены своим теперешним положением и растеряны, чтобы долго сопротивляться. Самым сильным и жадным хватило нескольких ударов увесистой египетской палкой, чтобы они научились уступать другим. К тому же, только египтяне приносили в трюм свет, позволявший достаточно видеть.
Артабаз остался со мной – это теперь значило так много!.. Когда нас разделяли, я схватил евнуха за руку и не отпускал. После того, как нас заперли под палубой, я услышал от товарищей несколько похабных шуток по этому поводу; но мне было все равно, и скоро насмешники отстали.
Я знал, что со мной заперты десятеро матросов – и сам триерарх Пиксодар. Остальные были гребцами: их отличали худоба, следы кнута на спине и оков на запястьях. Но скоро темнота и грязь стерли все различия между нами. По всем ползали насекомые; рыбная вонь, запах немытых тел и испражнений забивали нос. Разговоры, которые начинались то в одном углу, то в другом, быстро затухали.
У меня опять начало болеть левое колено: от морской сырости оно опухло,
Как-то ночью, когда боль в ноге не давала мне спать, я спросил Артабаза:
– Почему это случилось с нами? Со мной?
Я не ждал ответа. Но, к моему удивлению, у перса было готово объяснение.
– Колесо судьбы повернулось для тебя, господин, чтобы ты после своей высокой доли изведал низкую. Это – справедливость.
Вначале я ужасно разозлился… Хорошо было этому евнуху рассуждать, его не ждала дома семья, ему не грозило утратить все свое влияние и положение при дворе! Где тут справедливость? Пусть он вспомнит о многих тысячах, которые бесславно погибли по прихоти его царя; обо всех женщинах и детях, никому не сделавших зла, ставших жертвами чужой ярости и похоти… Почему боги попустили все это, но занялись мной одним?..
Но Артабаз смотрел на меня все таким же ясным взглядом; и я вспомнил, что сам он был оскоплен по воле родного отца. Артабаз мог бы быть моим учителем по части страданий и терпения! Азиаты на все глядят иначе: несмотря на то, что с нами произошло, и то, что ожидало нас впереди, мой евнух сохранял какую-то безмятежность, и я сам находил успокоение рядом с ним. Персы-зороастрийцы немало переняли у соседей, родственных им по крови и языку, – индусов, верующих в бесконечность перерождений и непременное воздаяние.
Я человек запада, и для меня это учение всегда будет чуждо! Тот, кто во всяком жребии и во всяком случае ищет справедливость, очень скоро придет в отчаяние! Но тогда я почувствовал, что в словах моего слуги есть доля истины.
У нас было время для философии: и мы ощущали, что она может стать нашим последним утешением. Моя семья, моя Поликсена уже казались бесконечно далекими – как звезды, чей свет озаряет путь с высоты, но не греет…
Поняв, что путешествие окончено, я испытал облегчение. Только бы глотнуть свежего воздуха, еще раз увидеть солнце! Я начал понимать Варазе, которого в эти дни часто вспоминал.
Когда открылся квадратный люк и нас начали выводить, Артабаз поднялся первым. Несмотря на долгую неподвижность, он не утратил своей гибкости.
– Обопрись на меня, господин.
Нам позволили идти под руку: нас выгоняли наверх всем скопом, только пересчитывая по головам. И я обнаружил, что с помощью Артабаза хорошо передвигаюсь, даже колено почти не болело.
Воздух свободы опьянил меня – вновь оказавшись под синим небом, я дышал, широко раскрывая рот. Наше судно стояло у мраморного причала, среди тростников. Солнце сильно пекло – очевидно, мы остановились много южнее: но на реке жара была благодатной… Я готов был молиться этому щедрому солнцу, как делали тысячи лет сами египтяне!