Сын эрзянский

Абрамов Кузьма Григорьевич

После пасхальной недели Марья с Иважем выехали в поле пахать и сеять. Дома остались Дмитрий, Фима и Степа. Девочка весь день ткала холст. Дмитрий сидел на конике и из остатков прошлогоднего лыка плел лапти. Иногда на костылях он выходил во двор. Пройдет под навесами, остановится у задних ворот и долго смотрит в полуоткрытую дверь на полупустой огород. В нем на нескольких грядках лишь посажен лук и посеяна морковь, остальные овощи сажают позже. Сердце Дмитрия грызет тоска. Когда же он сможет ступать на ногу? Когда будет по-настоящему ходить? Будто нога в порядке, опухоль давно спала, рана зажила, а ступить нельзя — болит внутри кость, особенно перед ненастьем. Но Дмитрия угнетает

не эта боль, он с ней как-то свыкся, гнетет безделье. Степа все время с отцом, ни на шаг не отстает. Весна вступила в свои права. Дожди прекратились, и потеплело по-настоящему. Пользуясь хорошей погодой, Степа бегает за отцом босиком и без шапки. В конце огорода, вокруг бани, небольшой участочек Дмитрий никогда не запахивал, оставлял для беления холстов. Здесь теперь появилась зеленая, мягкая травка, с желтыми искорками первых одуванчиков. Степа любит это место, иногда, оставив отца у задних ворот, прибегает сюда один. Ему кажется, что он далеко ушел от избы и отца. А если зайти за баню, их совсем не видно, он остается один перед широким вспаханным полем. Это всего лишь конопляник, но он кажется Степе большим и широким. За конопляником виднеются гумна, и Степа думает, что там какое-то чужое село с чужими избами. Ему становится даже страшно, тогда он бежит, не оглядываясь, к отцу.

Вскоре на эту лужайку возле бани Фима стала расстилать холсты. Намочит толстую скатку холста в кадушке с водой, стоящей у колодца на огороде, и расстилает его на траве белыми дорожками. Как только высохнет холст, она снова соберет его в скатку, намочит в кадушке и опять расстелит. И так в течение дня несколько раз. Степу она и близко не подпускает к холстам. Но Степа знает, что сестра не всегда находится возле них. Ей ведь тоже хочется выйти на улицу, поиграть с подругами. Заметив, что сестры нет поблизости, он поспешил к рядам расстеленных холстов. Ему нестерпимо хотелось пройти по этим белеющим дорожкам. Он ступил на одну и прошел ее до конца. Это ему так понравилось, что захотелось пройти и по следующей. Но тут его увидела Фима и угрожающе крикнула:

— Уйди от холстов, не то отстегаю прутом!

— Я еще не все плошел! — возразил Степа, продолжая свое занятие.

Фима не сразу поняла, что значит «не все плошел», когда же заметила, что Степа зашагал по холсту, схватила прутик и бросилась к нему.

— Вай, мама, все мои холсты истоптал! — кричала она на бегу.

На этот раз Степе досталось основательно. С плачем он побежал жаловаться отцу. От обиды плакала и Фима. Ей пришлось собрать истоптанные холсты и заново мочить их в кадке с водой.

— Чего плачешь? — спросил Дмитрий сынишку, когда тот вошел в избу.

— Фима плутом побила.

— За что?

— По холстам ходил.

— Вот за это я тебе еще добавлю костылем, — пригрозил Дмитрий, но не ударил.

Он никогда не поднимал руки на детей и Марью останавливал, если с досады ей приходилось шлепнуть иной раз не в меру расшалившегося ребенка.

— Ладно, не плачь, пойдем навестим Иважа. Посмотрим, как они там с матерью справляются в поле. По дороге нарвем дикого луку.

У Степы мгновенно высохли глаза. Он никогда еще не уходил так далеко от избы. Поле видел только из окна и за баней. С больной ногой Дмитрий тоже не отлучался так далеко. Эта дорога им обоим показалась очень длинной и трудной. Они часто останавливались отдыхать. Степа садился на травку у края дороги. Дмитрий стоял, опершись на костыли.

На яровом поле, где пахали, надо было пройти через паровой клин. Дмитрий свернул с дороги и направился напрямик. Проходя мимо стада, остановился возле Охрема поговорить.

— Далеко ковыляешь? — спросил

Охрем.

Из-под коротенького зипуна на нем виднелись новая холщовая рубашка и штаны из плотного холста. Смуглое лицо его выглядело как-то светлее, то ли еще не успело загореть, то ли от перемены жизни. Брак с Васеной изменил его не только внешне. Он и говорить стал степеннее, без шуток.

— Идем проведать Иважа, — сказал Дмитрий.

К ним подошла Ольга и протянула Степе пучок дикого луку. Она теперь помогала новому отцу пасти стадо.

Своих Дмитрий узнал еще издали. Марья шла по полосе с лукошком на шее и рассевала. овес. Ваня допахивал последние борозды клина. Двенадцатилетний паренек издали казался будто привязанным к сохе. Он шагал за ней, спотыкался, его бросало из стороны в сторону. Дмитрию вдруг стало тоскливо. Лучше было бы не ходить сюда и не видеть, как работают жена и малолетний сын. Сколько он еще будет мучиться с этой несчастной ногой? Его взяла неудержимая злость, он бросил костыли и попытался встать на обе ноги. Но тут же присел и взвыл от боли. В глазах у Дмитрия потемнело. Он еле удержался на одной ноге и руках, чтобы не свалиться на пахоту. Степе показалось, что отец решил отдохнуть, и тоже присел. Когда Дмитрий поднял костыли и двинулся дальше, он закапризничал. Не хотел больше идти.. Отец принялся уговаривать его, показывая ему на мать и Иважа, видневшихся вдали. Но Степа их не узнавал. На поле было много людей. Как тут разобраться, где мать, где Иваж. Но он все же лениво поплелся сзади.

Степа заметил мать, когда они подошли к своей полоске. Куда девалась его усталость. Он обогнал отца и побежал впереди. Марья закончила сеять и двинулась к нему навстречу. Дмитрий пошел к телеге на конце полосы, сел на нее. Марья посадила Степу в пустое лукошко и тоже пришла к телеге.

— Ума, знать, лишился, Митрий, в такую даль пришел на одной ноге. И ребенка таскаешь с собой, — недовольно сказала, она и, сняв с шеи лукошко, поставила его вместе со Степой в телегу.

— Засеяла полосу? — спросил Дмитрий жену, не обращая внимания на ее слова.

— Чай, сам видишь, что кончила, — ответила Марья, все еще дуясь на него. — Пойду сменю Иважа, закончим пахать — он бороной будет закрывать семена.

— Бороновать заставим Степу, — сказал Дмитрий, улыбаясь.

Марья не отозвалась на шутку. Перевязав платок и поправив пулай, она пошла подменить Иважа. Ей не понравилось, что муж появился в поле. Зачем показывать людям больную ногу. Сидел бы уж дома да сидел.

Иваж дошел до конца полосы, развернул лошадь и передал вожжи матери.

— Пойдем собирать дикий лук, — сказал он младшему брату, подойдя к телеге.

Степа вылез из лукошка, и они пошли на невспаханное поле. Дмитрий остался у телеги один. Он сидел на краю, на самой грядке, держась за нее одной рукой, больную ногу положил на сухое сено, а здоровую — свесил вниз. Пальцами свободной руки теребил светлую курчавящуюся бородку. Глаза его неотступно следили за женой. Он так и сидел до конца, пока она не вспахала всю полосу.

Закончив, Марья подвела лошадь с сохой к телеге и перепрягла ее в борону.

— Подбрось ей немного сенца, пусть поест, пока подойдет Иваж, — промолвил Дмитрий.

Марья посмотрела на солнце, оно склонилось к западу.

— До темноты надо пробороновать засеянный клин, — сказала она и подвела лошадь к сену.

Дмитрий осторожно снял ногу и опустил ее вниз, потом, опершись на костыли, совсем слез с телеги. Ему захотелось немного постоять, он уже успел как следует отдохнуть.

Подошли Иваж со Степой, принесли охапку дикого лука, кинули ее в телегу. Лошадь потянулась было к зелени.