Сын эрзянский
Шрифт:
Когда старуха ушла, а домашние занялись своими делами, к конику тихонько подошел Степа. Он вытянул из-за пазухи деревянную лошадку и показал отцу. Дмитрий поднял сынишку к себе на коник, похвалил игрушку и спросил, кто ее сделал. Степа показал на деда Охона, затем махнул рукой на дверь. Дмитрий не понял его последний знак. Марья разъяснила:
— И правда, ребенок все понимает. Сегодня к нам заходил Охрем. Он и сделал эту лошадку.
— А-а-а! — завопил Степа и снова показал на деда Охона, затем махнул на дверь.
— Да, да, — подтвердила Марья. — Сделали дед Охон и дядя Охрем, вдвоем.
Степа улыбался, довольный.
Ушибленная
— Коли так, любезная, пусть дед Охон и лечит, он, по-твоему, понимает больше меня, — сказала она и перестала ходить к ним.
Марья не знала, что делать, кого из них слушаться. Ей так хотелось помочь мужу! Каждый вечер она выходила во двор, становилась под темный навес и слезно молила предков Дмитрия, живших в этой избе, чтобы они помогли ему побороть недуг, молила всевышнего православного бога и языческого держателя двора и избы. Простаивала там долго, не замечая, как стыли от мороза ее ноги и руки, как через щели между крышей и плетнем ветер надувал снежную пыль, оседавшую на ее плечах и голове. Перед тем как войти в избу, она стряхивала с себя снег и держалась перед детьми и односельчанами стойко. Ночами же, когда выходила во двор проверить стельную корову, прежде чем лечь на лавку в предпечье, она становилась возле коника на колени, прислоняла голову к плечу Дмитрия и подолгу тихо плакала. Он осторожно гладил ее волосы, дотрагивался до вздрагивающих плеч и шепотом успокаивал: «Не плачь, Марья, заживет нога, бог нас не оставит в беде...»
Дед Охон лечил ногу Дмитрия по-своему. Он зажигал толстую лучину, и когда она обгорала, приближал пылающий уголь к ране и начинал дуть на него. Так он рассчитывал подсушить рану. Дмитрий не противился. Лишь бы зажила нога.
Как-то раз к ним заглянул Никита-квасник справиться, сполна ли они заплатили подушный налог. Поговаривали, что в Баево приедет волостной старшина, а с ним может наглянуть и становой пристав. Если у кого остались с прошлых лет недоимки, будут отбирать скотину. Дмитрия это не пугало. Он хотя и не богач, а свои расчеты с казной производил вовремя и сполна, чего бы это ему ни стоило. Никита это, конечно, знал и зашел к ним, чтобы посмотреть на больного. По селу давно уже ходят слухи, что Дмитрий Нефедов сломал ногу и теперь лежит дома.
Уходя, Никита задержался у коника и спросил скороговоркой:
— Долго не будет ступать нога?
— Один всевышний знает, Никит Уварыч.
— Это точно, всевышний знает все, — сказал Никита н посоветовал: — Ты вот что, положи-ка на больную ногу икону Миколы Угодника. Микола в таких случаях мужику очень помогает.
Он перекрестился на образа и вышел. У Никиты-квасника был такой обычай: если он в хорошем настроении и благоволит человеку, то крестится на иконы дважды, входя в дом и перед тем как уйти.
Едва за Никитой закрылась дверь, Марья тут же бросилась к образам. Она сняла икону Николая Угодника, обтерла с нее влажной тряпкой пыль и паутину и осторожно положила на одеяло, к больной ноге Дмитрия.
Спустя неделю как дед Охон стал лечить рану горячим воздухом, она действительно подсохла и затянулась пленкой. Но болела нога по-прежнему. К столу он передвигался сидя, по длинной лавке. Подражая отцу, пытался ходить и Степа. Фима смеялась над ним. Не умеет как следует ходить на двух ногах, а прыгает на одной. Волосы у Степы отросли. Попытки
— Ну и ходи, как ардатовский дьякон.
На улицу Степа не выходит, весь день сидит дома возле отца. У него еще нет ни зипуна, ни шапки. Воспользовавшись вынужденным бездельем, отец сплел ему первые лапти. Когда под вечер Фима уходит кататься на ледянке, он оттаивает в окне дыханием круглый глазок и с завистью смотрит на улицу. Иваж кататься на горку ходит редко. Ему надо кормить и поить скот, убирать навоз, помогать деду Охону пилить и строгать. Они вдвоем сделали Марье станок — мять коноплю, для Фимы — прялку. У нее еще не было своей. Теперь она длинными вечерами прядет рядом с матерью, а днем с Ольгой вышивает. Иваж вечерами учится плести лапти. Отец ему делал заготовку и показывал, как плести дальше, остальное доделывал Иваж. Дед Охон вечерами ничего не мог делать, при свете лучины он видит плохо. Весь вечер он посасывает трубку, рассказывает сказки и следит за огнем в светце. Сказок он знает много. Самый внимательный его слушатель — Степа. Не выпуская из рук деревянной лошадки, он, свесившись с коника через лежащего отца, пристально смотрит на рассказчика и слушает. Так и засыпает. Марья берет его спящего на руки и укладывает на полатях.
Прошел месяц, а Дмитрию легче не стало. Временами боль становилась настолько нестерпимой, что казалось, будто в кость ему просунули раскаленный железный прут. Дмитрий совсем приуныл. При таких горестных обстоятельствах дед Охон счел себя лишним в семье Нефедовых. Они и сами-то еле сводят концы с концами. Он все чаще стал поглядывать в окно. Марья как-то не выдержала, спросила:
— Знать, дед Охон, соскучился по дороге, в путь думаешь собраться!
— По дороге, доченька, скучают только бродяги. Я соскучился по делу. Работу мне надо какую-нибудь. Не могу я сидеть сложа руки.
— Да разве ты сидишь так? Пилишь, строгаешь день-деньской. Какое же тебе дело еще надо?
— Это дело меня не кормит. Вот уж целый месяц ем ваш хлеб. Дмитрий, видишь, в каком положении. Когда встанет на ноги, неизвестно. Два мужика на твоих плечах да трое детей...
Старик говорил неторопливо и веско.
Дмитрий, слышавший весь разговор, вмешался:
— Уж если говорить начистоту, дед Охон, то даровый хлеб едим мы со Степой. Я лежу больной, а он еще мал, не может прокормить себя. Мы с ним только смотрим, как вы с Иважем целый день строгаете и пилите. Зря ты это затеял, дед Охон, незачем тебе уходить. А если соскучился по работе, так только свистни, нанесут столько заказов, за всю зиму не переделаешь. У нас в Баеве не так-то много мастеров, а прялки нужны в каждой семье: девки-то подрастают. Вот и делай прялки. Весной, когда потеплеет, я встану на ноги, а вы с Иважем опять отправитесь. Парень, вижу, научился с тобой строгать.
На сердце у старика потеплело. Ведь он до сих пор не знал, как относится сам хозяин к его пребыванию здесь. Конечно, он мог бы до весны прожить и в монастыре, но это лишь в крайнем случае. Там надо обязательно унижаться перед монастырским клиром.
Вскоре в избе Нефедовых образовалась столярная мастерская. Делали столы, прялки и всякую тонкую мелочь к ткацким станкам: баттаны, берда и челноки. Пилить и строгать начинали с утра, как только лучи солнца сквозь мерзлые окна осветят внутренность избы. До вечера весь пол покрывался щепками, стружками, опилками. Маленький Степа блаженствовал. Он валялся, кувыркался на стружках, собирал гладкие обрезки дощечек, кубики и целый день строил из них домики. Марья с Фимой пряли. С завистью и сердечной болью смотрел на них Дмитрий. Для него, привыкшего работать круглый год, нет страшнее муки, чем безделье. Он даже весь высох.