Сын эрзянский
Шрифт:
— А ведь правда, Волкодавом, как же я забыл. Знакомый ахматовский пастух свою собаку так называл, она была чуть меньше моей... Хорошее имя — Волкодав! Вырастет большая, точно, будет как моя пестрая. До сего времени забыть не могу, вот собака была, так собака, — настоящая!
Женщины прислушивались к разговору мужчин. Васена не вытерпела и заметила:
— Это та, которая дремала на ходу?
— Она хоть и дремала, а свое дело знала, — возразил Охрем. — И вот еще что: какой же это двор без собаки? Особливо здесь, среди леса...
Когда Охрем с Васеной
— Куда тащишь своего блошастого щенка, пусть спит с поросенком под лавкой.
Степа мог бы и не посчитаться с сестрой, но грозный взгляд матери заставил отступить. Он пустил щенка на пол, и тот действительно вскоре забрался к поросенку под лавку.
С этого дня Нефедовы окончательно обосновались в своей избе.
По санной дороге Дмитрий наконец собрался поехать в Алатырь покупать стекло. Вместе с ним уезжали Охон с Иважем. Избу Охрема они подвели под крышу. Теперь осталось вставить окна и сделать печь. Это отложили на весну. Пока дед Охон и Иваж оставались здесь, Охрем со своей семьей квартировал у Кудажевых.
Утром Дмитрий встал до света, решил выехать как можно пораньше. Дед Охон уже был на ногах.
— Не помочь тебе с лошадью? — спросил он.
— Управлюсь сам, — ответил Дмитрий, заглядывая на печь.
Иваж опять не пришел вовремя из Кудажевой бани. Дмитрий потоптался перед дверью и сказал жене:
— Придется тебе, Марья, за ним сходить. Заснул, должно быть, там в тепле, не хочет идти в холодную избу.
— Я вот возьму с собой кочергу и погоню его оттуда. Тоже взял привычку каждую ночь ночевать в бане, — проговорила Марья, одеваясь.
Молодежь собиралась на посиделки в банях. Некоторые там оставались ночевать, человек по пять-шесть. Это было в обычае и упреков не вызывало. На посиделки раза два-три ходил и Степа с сестрой и братом. Но вскоре перестал. Не дождешься, когда пойдут домой Фима или Иваж, а возвращаться домой с Назаровыми близнецами не хотел.
Марья ушла. Дмитрий присел на лавку, решив не запрятать лошадь, пока не придет Иваж. На Дмитрии была налета старая овчинная шуба. Без верхней одежды в избе мог находиться лишь дед Охон. Только он выносил этот холод. Фима и Степа даже за стол садились в зипунах. Изба, построенная наспех, вначале всегда холодная. Стены ее влажные, в углах образовывается иней. Пол холодный, как лед. Обогреть такую избу одной печью невозможно, а подтопок сложить не успели.
Марья вернулась одна, молча прошла в предпечье и стала затоплять печь. Дмитрий с удивлением смотрел на нее.
— Чего же не привела его? Когда же будем выезжать? — спросил он.
Сунув под дрова несколько разгоревшихся лучин, Марья быстро прошла по избе, направляясь к двери.
— Выйди в сени, поговорить надо, — сказала она мужу.
В сенях было темно, и Дмитрий не видел выражения
— Вай, Митрий, чего я тебе скажу. Вошла я в баню, протянула руку на полати, там спят двое, в обнимку. Подумала, что Ольга спит с Кудажевой девушкой, ан нет, рядом с ней лежит наш Иваж. Услышала я их голоса и вылетела вон из бани. Не веришь мне, иди сам. Да уж они, наверно, убежали оттуда.
Марья умолкла. Молчал и Дмитрий. Все это свалилось так неожиданно. «Хотя нет, — подумал он, — должно быть об этом говорил дед Охон. А прямо-то ничего не сказал...» Дмитрий повел плечами, кашлянул. В полуоткрытую дверь сеней ветер наметал снег. Он подошел и прикрыл ее.
— Иди в избу, как бы дрова твои не потухли, — сказал он.
Марья не двинулась с места.
— Что же теперь будем делать?
Дмитрий тоже не знал.
— Может, между ними так, ничего не было?
— Кто знает, — тихо отозвалась Марья.
Они молча постояли в темных сенях и вошли в избу. Дрова в печи действительно не разгорелись. Марья, положив между ними несколько лучин, до половины просунулась в печь и принялась раздувать их. Едкий дым лез ей в глаза, и она плакала то ли от дыма, то ли от неожиданного открытия, свалившегося камнем на нее. Не о такой свадьбе она мечтала для своего первенца.
Поездку в Алатырь пришлось отложить. Дмитрий чего-то долго возился во дворе. Было уже совсем светло, когда он вошел в избу. Марья пригласила всех завтракать. С полатей спустилась лишь Фима. Степа остался лежать там. Никто не обратил внимания, что его нет за столом. Опорожнили чашку крупяной похлебки, показалось мало, Марья налила вторую, сдобрив похлебку сметаной. О мясе пока Ане приходилось и думать.
После завтрака Марья куда-то ушла, а когда вернулась, оказалось — ходила к Васене. Иваж все еще где-то отсиживался. Марья вынула в окне между досками тряпичную затычку, чтобы осветить избу, и опять заговорила об Иваже и Ольге.
— Надо было его привести домой, — сказал Дмитрий.
— Что там — привести! Не знала, куда мне деваться от стыда.
— Это уж пусть они стыдятся.
Немного помолчав, Марья заговорила как бы сама с собой:
— Я-то, бестолковая, бегаю по Алтышеву, подняла на ноги всю родню, ищем ему невесту. А он давно уже нашел... Здесь, под носом. — Она повернулась к деду Охону и сказала: — Слышал, о чем толкуем? Вот до чего дожили.
— Слышу, — ответил старик.
— Дед Охон раньше нас с тобой звал, — заметил Дмитрий.
— Стыд-то какой на нашу голову...
Ее прервало внезапное появление соседки Пракси. Она пришла просить сковородку, а сама так и шныряла глазами по избе.
— Что это не видно вашего Иважа? — спросила она не без ехидства.
«Уже прослышала где-то, — подумала Марья и упрекнула себя, что рассказала обо всем Васене. — Теперь пойдут звонить...»
Праксе никто не ответил. Дмитрий кашлянул и со злостью сплюнул в лохань. Когда соседка ушла, он раздраженно сказал, что сейчас пойдет сам, найдет Иважа и палкой погонит домой.