Та, что меня спасла
Шрифт:
– И ведь чуяло сердце, – тоскует тётка, – неспроста он появился, но так хотелось хоть раз не думать и не подозревать. Бабьему счастью поверить хотелось.
И я слушаю её тихий плач, и жаль мне её. Как она говорила? Своя же, пусть и противная.
– Любишь, значит? – прерывает она свои стенания. – Дорог он тебе, паршивец?
– Да, – говорю чуть слышно, а сердце колотится внутри, как свихнувшееся.
– Не посадишь тётку свою, если признаюсь?
Я боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть, а сама готова перед ней на колени
– Вот как бабушка твоя, царство ей небесное, говорила: бес попутал. Злая была. После слов, что на свадьбе Гинц твой сказал. Ты ж знаешь: обиды я не спускаю. Любому, кто против меня пойдёт, мало не покажется.
Это она умела, да. Кляузы строчить. Справедливости для себя добиваться. Молчу, чтобы словом неосторожным не разрушить её откровения.
– Этот ваш, второй. В ресторан повёз. Задобрить, так сказать. После свадьбы-то. Твой паучище тебя уволок, дурочку простодушную, и-э-э-х, – выплёскивает тётка давно наболевшее. – Мужик, одним словом, кобель. Я так и не поняла ваших отношений. Странные какие-то обстоятельства. Но мне что? Ты не жаловалась. Назад не просилась. Да что об этом теперь. А тогда злилась, аж в глазах темнело. Отлучилась я из-за праздничного стола в туалет, а тут она ко мне и подкатила.
– Кто? – вырывается невольно – так остро её шёпот свистящий режет меня.
– Да кто её знает?.. Красивая такая, холёная… Ну, и ресторан был под стать. В жизни в таких не бывала-то. И как-то она так удачно, и настроение у неё созвучное было, будто тоже её обидели. На Гинца твоего бочку катила. Рассказывала, какой он мудак. Чтоб её… И что финансовый труп твердила. Мол, у него – пыль в глаза, а на самом деле, фикция, нет ничего. Обман. А я возьми да и ляпни: транквилизаторов ему с обезболивающими, чтобы сердце встало.
– Что?.. – у меня, кажется, и губы помертвели от тёткиных слов. В ушах – шум и вата.
– Убить она его хочет – знаю теперь точно. Я ж не пальцем деланная. Следила. Ушки на макушке. Знаю, что к чему. И что она травила твоего Гинца – тоже в курсе. По схеме моей, в сердцах сказанной. И её потом нашла, невелика наука. Правда, случайно…
Тётка глаза отводит. Дышит тяжело.
– Ты с ума сошла? – у меня начинает трястись всё внутри. – Что ты натворила? Куда ты влезла, тёть Аль?
– Да вот. Угораздило. Всё наперекосяк пошло, как твой Гинц появился. Одно, другое, третье…Федя ещё… Видела я их вместе. Федю и Яну эту. Думала, крутит она с ним. Ну и пригрозила. На свою голову.
– Шантажировала её? – хочу добиться правды.
– Что-то вроде того, – одной верёвкой повязаны. Деньги просила. За молчание. А потом подумала: даст не даст, а прибьют точно. Боялась тебе признаться. В больнице ещё подумала. И не смогла. Тюрьма как есть светит. И зацепила ты тогда. Жизнь спас, операция, лекарства… мимо не прошёл. А мог бы оставить подыхать – и всё. Я даже обрадовалась, когда ты приехала. Вот, думаю, всё не одна
И сразу после её слов – звук непонятный. Словно упало что-то. Стекло звякнуло. Мы смотрим друг на друга испуганно.
– Ты что, окно открывала? – шипит тётка и с беспокойством смотрит на мою комнату.
– Открывала, – шепчу испуганно. – Душно, дышать нечем, а ночью хоть немного прохладнее.
– Дура ты дура! – мечется тётка и убегает куда-то.
А я одна. И слышу шаги.
И дверь моей комнаты открывается.
Стою, в ужасе открыв рот, и не могу дышать.
Высокая фигура вырастает из предрассветных сумерек и шагает ко мне.
– Какая удача, – улыбается Федя и делает большой шаг вперёд. Мне бы бежать, да некуда. Мне бы с места хотя бы сойти, а я не могу.
И тут начинается светопреставление. Звон стекла. Шум. Кажется, в квартиру лезут и через окна, и выбивают двери. Но недостаточно быстро: мужчина хватает меня и зажимает горло рукой.
– Один шаг или движение – и от неё ничего не останется, – произносит он почти спокойно.
Время замирает на миг.
Всё становится расплывчато зелёно-чёрным.
Ужас. Шок. И ни о чём не думается.
А затем – глухой удар, и Федя падает, увлекая меня за собой.
Я лежу на нём, а он дёргается.
Сползаю и встаю на четвереньки – ноги не держат, встать невозможно.
Где-то там, вверху, стоит моя тётка. Белая повязка на голове. В руках – сковородка. Хорошая. Старая. Чугунная.
– Один-один, Федя, – произносит она, ворочая сухим языком во рту, а затем обводит штурмовиков медленным взглядом. – Кажется, я его убила.
51. Эдгар
– Ты только не психуй, ладно? – Сева сидит на заднем сиденье, но напряжён так, что, кажется, если я кинусь – он выскочит из машины на ходу. – Там всё закончилось. Ещё до того, как у тебя началось.
В груди рождается рык. Жуткий. Я слова произнести не могу. И спросить боюсь: уж слишком Сева на взводе. Делаю вдох, выдох, пытаюсь успокоиться.
– Тая?..
– С ней всё хорошо, – у Севы потный лоб, и светлые волосы слиплись прядями. Интересно, что он Лине наплёл? Хотя можно ничего и не сочинять: на работе. С другой стороны, не всегда работа с ночи начинается.
– А что плохо? – задаю вполне логичный вопрос, потому что понимаю: он бы так не нервничал, если бы всё прошло по нотам.
– Тётка её этого хмыря упокоила.
Я не сразу понимаю, о чём он. Пытаюсь сообразить.
– Убила, короче. Сковородкой по башке. Он Таю в заложницы пытался взять.
Я прикрываю глаза и медленно считаю… нет, не до ста. Сбиваюсь, начинаю сначала, снова произношу внутри себя цифры. Это помогает если не успокоиться, то понять, что всё позади, и уже ничего не изменить.