Таежный бурелом
Шрифт:
— Генерал-майор Оои приказал лично…
Адъютант почтительно проводил офицера связи к князю. Получив донесение, что 12-я дивизия благополучно подошла к Каулу, главнокомандующий повеселел. Он послал связного к полковнику Смутне с приказом уничтожить бригаду Тихона Ожогина, занять монастырь и соединиться с генералом Оои. Не раздеваясь, прилег на походную кровать и тотчас же заснул.
…Эту ненастную ночь и выбрал Шадрин для первого броска вперед. На рассвете советская артиллерия обрушила огонь на передовую
Поднялось солнце. Разгоряченные ночным боем моряки отдыхали. Подъехали походные кухни, загремели котелки.
Коренной сидел в сторонке с иголкой в руке. В ночной атаке он зацепился за куст, разодрал старенькую тельняшку. Бормоча замысловатые ругательства, боцман осматривал тельняшку. Совсем износилась, вылиняли бело-синие полосы. А без тельняшки моряку нельзя. Сколько он их переносил за сорок лет службы на флоте! Вон лежит солдатская рубаха, попробовал надел, не годится.
Коренной снял бескозырку и принялся за дело. Штопал долго, терпеливо. Но не успел напялить, проклятущая тельняшка лопнула в новом месте. Забористая брань разнеслась по окопам.
Подошел матрос Алеха Жаркий.
— Ты чего, боцман, расклепался? Не приболел ли?
— Да вот робу разнесло, — указал на дырки боцман.
— Понятно. Завей горе веревочкой!
Алеха сбегал в свой окоп, принес новенькую тельняшку.
— Держи, боцман, у меня две.
Коренной обеими руками осторожно принял тельняшку, будто хрупкую вазу. Словно не веря себе, внимательно осмотрел, на ощупь определил прочность ткани.
— Вот спасибо, не забуду.
Одевшись, Коренной приосанился, расчесал бакенбарды. Присел к котелку с кашей и вмиг его опорожнил. Облизал ложку, сунул ее за ремень.
Глядя на боцмана, моряки перемигивались, вполголоса обменивались шутками.
О ночном бое никто не вспоминал, словно его и не было.
К морякам на сером коне подъехал командующий фронтом Шадрин. Приказав подбежавшему к нему боцману Коренному построить моряков, рассказал им о том, что князь Отани вручил ультиматум с требованием открыть путь на Хабаровск и пропустить воинские эшелоны и бронепоезда. В случае отказа выполнить это требование Отани грозил суровыми карами.
— Как поступим, товарищи? — сдержанно спросил Шадрин.
Моряки после короткой паузы заговорили:
— Не робей, братцы! Под тропиками не такое видели.
— Оробеешь — курица и та долбанет.
Коренной встал, подошел к стоящему перед строем командующему.
— Значит, решено. Так и отвечайте князю; если, мол, ваше сиятельство, притомились, моряки могут вас в катафалке отправить на Фудзи-сан, а ежели нет охоты, то колосничок к ногам — и на дно морское.
С особой значительностью
— Если не сдержите — трудно будет, очень трудно. Бронепоезда прорвутся к Хабаровску.
— Стоять будем, как в шторм, — под одобрительные возгласы моряков ответил Коренной.
Шадрин обнял боцмана.
— Будь здоров, Гаврило Тимофеевич.
…На рассвете загудели рельсы. Прогремел одинокий пушечный выстрел.
Матросы повскакивали со своих мест, торопливо переговариваясь:
— Прут, как мураши. Страховато, братцы!
— Эх ты, заяц!
— Ложись, Алеха! Стоишь, как верстовой столб, ударит по тельняшке.
— Не ударит, а ударит — так отскочит. Я стрижено-палено, завороженный.
— Гляди, кореш, кабы слезу не пустил в клеш.
— Хо-хо-хо! От той слезы море из берегов выйдет, захлебнутся.
Пуля сорвала с Алехи Жаркого бескозырку. Коренной свирепо закричал:
— Укройся, шальной!
Алеха спрыгнул в окоп.
— Жаль линька нет, я б тебе надраил спину, — погрозил ему боцман.
С гулом и треском среди окопов стали рваться снаряды. Над перелеском повисло облако дыма и пыли. Кто-то застонал, кто-то закричал обезумевшим голосом, прощаясь с жизнью.
Первый бронепоезд приближался. Матросские цепи редели. Еще чей-то стон прокатился, кто-то крикнул. И тотчас раздался непреклонный наказ Коренного:
— Умирать молча!
Неожиданно грохот орудий смолк. Над землей повисла звенящая тишина.
— Банзай!
Японская пехота показалась на железнодорожных путях.
Обгоняя японцев, беглым шагом наступал белогвардейский офицерский батальон. Противник рвался к завалу, преграждавшему путь бронепоездам. За ними спешили саперы — ремонтировать испорченный моряками рельсовый путь.
— Изготовьсь! — покатилось от матроса к матросу приказание Коренного.
Затарахтели пулеметы. Моряки ринулись в контратаку. На железнодорожных путях закипела рукопашная схватка.
Противник не выдержал удара, скатился с насыпи. И снова открыла огонь неприятельская артиллерия. Прижатые к земле огненным шквалом, моряки не могли поднять головы.
Бронепоезд медленно двигался к окопам моряков.
Коренной приподнялся на локтях, поискал глазами Алеху Жаркого. Тот подполз к нему.
— Понимаешь, что замышляют? — Коренной передал бинокль Жаркому.
— Ясно, боцман! Я их шарахну торпедой.
…Под градом шрапнели Алеха Жаркий с десятком матросов пополз к мосту. Работали молча, споро, казалось, дело имеют не с пироксилиновыми шашками, а с деревяшками. Ножами копали лунки под рельсами, закладывали пироксилиновые шашки, в пролетах моста соединяли их шнурами с фитилями.
— Все готово. Сорок два фунта пироксилина под рельсами и фермой моста, — доложили Алехе Жаркому.